Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Институт, высшее официальное учреждение в Париже, созданное, выражаясь языком того времени, «для споспешествования» наукам и искусствам, в то время состоял из пяти Академий: Французской Академии, Академии надписей и изящной словесности, Академии наук, Академии художеств и Академии моральных и политических наук. Самой известной из них безусловно была Французская Академия, куда пожизненно избиралось сорок академиков (бессмертных). Вакансии в ней открывались только за смертью одного из «бессмертных» академиков. Французская Академия была и самой старейшей официальной академией в Европе. В течение девятнадцатого столетия она, наряду с Лоншанским гуляньем и кафе Тортони, была тем местом, которое непременно должны были посещать французские модники и великосветские туристы со всех концов света. В приемные дни Французской Академии, когда избирался новый бессмертный, перед ее дверьми выстраивались очереди, в которых приходилось стоять и знаменитостям. Так доктор Верон, (в те времена он был директором Оперы и человеком весьма состоятельным), рассказывал в своих воспоминаниях, что в день, когда во Французскую Академию принимали Тьера, ему пришлось стоять в очереди бок о бок с самим Шарлем Морисом Талейраном, князем Беневентским, и графом Матье-Луи Моле, известным государственным деятелем Франции, в 1836–1839 гг. занимавшим пост министра-президента и министра иностранных дел. И хотя доктор Верон описывает то, что происходило в 30-х годах, в последующие годы ничего не менялось, все также рвались модники и светские люди на эти церемонии. Вот как описывает свои наблюдения в 1875 году Эдмон де Гонкур, когда в Академию принимали Александра Дюма-сына:

«Эти праздники ума организованы достаточно плохо; и несмотря на изрядный холод, приходится долго стоять в очереди между рядами полицейских и пехтуры, удивленных этой толкотней, среди красивых дам, которые прикатили в экипажах, и мужчин с орденскими ленточками.

Наконец мы у дверей. Появляется распорядитель… Нет, это прославленный Пенгар, парижская знаменитость, — известностью он всецело обязан своей грубости; щеки как студень, весь в черном, зубы изогнуты наподобие бивней; он тихо рычит, как разъяренный бульдог. Пенгар впускает нас в вестибюль, украшенный статуями великих людей — в своем мраморном бессмертии они выглядят очень скучными. На миг он исчезает, потом появляется опять и грубо выговаривает принцессе, — он притворяется, будто не узнал ее, — за то, что она преступила какую-то черту на полу.

Наконец мы понимаемся по узкой винтовой лестнице, похожей на лестницу Вандомской колонны, и г-же Гальбуа едва не делается дурно. И вот мы оказываемся в каком-то закоулке — это нечто вроде ложи; коснувшись стен, мы выпачкались в белом, словно мельники; отсюда, как из окна, виден зал, и когда смотришь вниз, возникает легкое головокружение.

Роспись купола, серая, как литература, которую под ним поощряют, способна привести в отчаяние. На зеленовато-сером фоне полутраурной серой краской выписаны музы, орлы, лавровые гирлянды, — последним художнику почти удалось придать некоторую выпуклость. Все лепные украшения свода составляют несколько гипсовых портретов римских императриц на медальонах — всяких там Мессалин, и под одной из них, уж не знаю почему, написано: «Посвящается Добродетели»…

Зал совсем невелик, а парижский свет так жаждет этого зрелища, что не увидишь ни пяди потертой обивки кресел партера, ни дюйма деревянных скамей амфитеатра — до того жмутся и теснятся на них сановные, чиновные, ученые, денежные и доблестные зады. А сквозь дверную щель нашей ложи я вижу в коридоре изысканно элегантную женщину, которая сидит на ступеньке лестницы, — здесь она прослушает обе речи…

Входя, мы встретили маршала Канробера…

Люди, близкие к Академии, — несколько мужчин и жены академиков, — помещаются на круглой площадке, напоминающей арену маленького цирка и отделенной от остального зала балюстрадой. Справа и слева на двух больших многоярусных трибунах, рядами, чинно восседают члены Академии, облаченные в черное».

Как мы видим, первым Эдмону Гонкуру попадается навстречу маршал Канробер, о котором мы расскажем в соответствующем месте; Башкирцевы будут дружить с Канроберами, дочь которых будет учиться с Марией впоследствии в Академии Жулиана. А билеты на это заседание ему достала принцесса Матильда, двоюродная сестра последнего императора Франции Наполеона III.

В Академию художеств, как и во Французскую Академию, тоже избиралось сорок ординарных академиков, десять вольных академиков, 1 непременный секретарь и 61 член-корресподент. Разумеется, и это избрание проходило, как театральное представление. Членам одной академии не возбранялось быть избранными и в другую. У каждой академии был свой устав, свое независимое устройство, свое имущество, свой бюджет, но Институт объединял их: библиотека и коллекции Института, некоторое другое имущество были общими. Содержался Институт за счет государственного бюджета.