Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

«Позади Клода чей-то хриплый голос выдавливал жесткие отрывистые звуки: это англичанин в клетчатом пиджаке объяснял сюжет картины, изображавшей резню, желтолицей женщине, закутанной в дорожный плащ. У одних картин было совсем свободно, у других посетители собирались группками, рассеивались и вновь собирались поодаль. Все головы были подняты кверху, мужчины держали трости, на руке — пальто. Женщины шли медленно, останавливаясь перед картинами так, что были видны Клоду вполоборота. Его глаз художника особенно привлекали цветы на дамских шляпках очень ярких тонов среди темных волн атласных цилиндров. Клод заметил трех священников, двух солдат, попавших сюда неизвестно откуда, бесконечные вереницы мужчин в орденах, целые процессии девушек с маменьками, задерживающих движение. Многие были знакомы между собой: издали улыбались, кланялись друг другу, иногда на ходу обменивались рукопожатиями. Голоса заглушало непрестанное шарканье ног…

… затем после длительных поисков он в третий раз оказался в Почетном зале. Теперь здесь была настоящая давка. Знаменитости, богачи, баловни успеха, все, что вызывает в Париже шумные толки: таланты, миллионы, красота, популярные писатели, актеры, журналисты, завсегдатаи клубов, манежа, биржевики, женщины различного положения — кокотки, актрисы бок о бок со светскими дамами, — все сосредоточились здесь; и, раздраженный тщетными поисками, Клод удивлялся пошлости лиц, разношерстности туалетов, — немногих элегантных среди многих вульгарных…

Здесь дефилировал весь элегантный Париж, женщины показывали себя, явившись сюда в тщательно обдуманных туалетах, предназначенных для того, чтобы завтра о них говорили газеты. Публика пялила глаза на какую-то актрису, которая шествовала словно королева, опираясь на руку господина, манерами напоминавшего принца-супруга. У светских дам были повадки кокоток; все они пристально разглядывали друг друга, и их неторопливые раздевающие взгляды, блуждая от кончика ботинок до пера на шляпке, оценивали стоимость шелков, измеряли на глазок длину кружев…»

К открытию Салона, который во времена Башкирцевой шел две недели, дамы и молодые девушки на выданье шили новые платья, заказывали искусные шляпки. Кстати, по правилам приличия в XIX веке на вернисаже не только дамы были в шляпках, но и мужчины не снимали котелков и цилиндров, хотя, разумеется, все находились в помещении, во Дворце промышленности.

Почему художники так стремились попасть в Салон? Почему импрессионисты годами пытались попасть туда, пока не организовали свой «Салон отверженных»? И, несмотря на свои «Салоны отверженных», они продолжали свои неустанные попытки попасть в официальный Салон и годы спустя.

Главное для чего был нужен Салон — это создание репутации художника.

О Салоне писали все газеты, рецензентами Салона были известнейшие писатели и поэты. Достаточно вспомнить в этой связи имена Дени Дидро и Шарля Бодлера, которые каждый в свое время на протяжении многих лет посещали Салон и подробно писали о нем. Свою книжечку очерков «Мой Салон» выпустил и Эмиль Золя. Одного лишь упоминания о картине, представленной в Салоне, было достаточно, чтобы создать имя художнику-дебютанту. Как только он получал медаль, то тут же становился вне конкуренции. В Салон теперь его картины принимались без голосования, вне конкуренции. Карьера его была обеспечена: картину обыкновенно выкупало государство или какой-нибудь любитель живописи за бешеную цену. Заказы текли рекой. Он менял место жительство, переезжая в XVII округ Парижа, туда, где предпочитала селиться крупная буржуазия и где жили многие литературные и театральные знаменитости. До сих пор в этом округе можно встретить особняки современных мэтров-академиков. К примеру, такая судьба была у Антонена Гийме, живописца и пейзажиста, который был дружен с Писсаро, Сезанном и Золя, работал вместе с ними, но в решающий момент отказался от участия в выставке на бульваре Капуцинок, организованной будущими художниками-импрессионистами, его друзьями, выставился в Салоне 1874 года и получил на нем золотую медаль. Газеты писали о его «великом успехе». Впрочем, кто его теперь помнит, даже во Франции.

Чтобы представить себе, как относились в те времена к художнику во Франции, как высок был его статус, стоит привести один анекдот. Однажды Клод Моне решил написать вокзал Сен-Лазар. Он был нищ, неизвестен, но тем не менее оделся в свой лучший костюм и явился к суперинтенданту железных дорог, представившись художником. Чиновник решил, что перед ним один из тех мэтров, что заседают в Академии и выставляются в Салоне, и для него было сделано все: все поезда были остановлены, паровозы загружены углем, чтобы они могли непрестанно дымить и обеспечивать нужные художнику клубы дыма в течение всего дня.