Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

«В занимательной форме изображались ее (буржуазии — авт.) основные моральные, социальные и религиозные черты. Добрые чувства возводились до уровня догмы. Художники были призваны отображать патриотическое мужество, гражданскую добродетель, сыновнюю любовь, спасительную веру, добродетели труда, экономии … и обременительную бедность. Третья республика, пытавшаяся придумать себе исторические корни, акцентировала внимание на народных героях; именно в это время вытащили на свет божий и Жанну д’Арк… Важен только сюжет, качество живописи было случайным довеском…»

Для своего Салона Мария Башкирцева выбирает два сюжета, и оба «отец» Жулиан утверждает.

«Имела длинное совещание с отцом Жулианом по поводу Салона: я представила два проекта, которые он находит хорошими. Я нарисую оба, это возьмет три дня, и тогда мы выберем…

В этом году «изобретательница» придумала следующее: у стола сидит женщина, опершись подбородком на руки, а локтем на стол, и читает книгу, свет падает на ее прекрасные белокурые волосы. Название: «Вопрос о разводе» Дюма. Эта книга только появилась, и вопрос этот занимает всех.

Другое, просто Дина, в бедной юбке из crepe de Chine (крепдешина), сидящая в большом старинном кресле; руки свободно лежат, сложенные на коленях. Поза очень простая, но такая грациозная, что я поспешила набросать ее раз вечером, когда Дина случайно села так и я просила ее позировать. Немного похоже на Рекамье, а чтобы рубашка не была неприлична, я надену цветной кушак. Что меня притягивает в этом втором проекте — полная простота и прекрасные места для красок». (Запись от 10 февраля 1880 года.)

Как мы видим, Башкирцева хорошо понимает конъюнктуру. Берет модную книгу, модного автора, к тому же академика, «бессмертного». В прессе и в обществе как раз идет дискуссия о законе, который разрешил бы во Франции развод. Такой закон был принят уже через два года, в 1883 году. Идея картины абсолютно литературна, а не живописна. При более или менее сносной живописи ей обеспечены разговоры о картине, а может быть, и отзывы в печати, где критики обсудят ее скуловоротную мораль. Впоследствии мы увидим, как Башкирцева будет вращаться в круге тем, предусмотренных буржуазной моралью и вкусом. Особенно ей удавалась «обременительная бедность» («Жан и Жак», «Сходка»).

Жулиан в восторге от ее выбора:

— Я хочу, чтобы вы сразу выдвинулись из ряда.

Она работает над картиной, к ней ездят с советами Тони Робер-Флери, скульптор Сен-Марсо и сам Жулиан. Тони берет в руки кисть и помогает ей исправить руку, трогает волосы на модели.

Но она недовольна, все время называет свою живопись мазней. От того, что исправил Тони, она оставляет только муслиновый рукав, ибо тут, как пишет она в неизданном дневнике, «только чистая техника, а она меня не беспокоит». Она постоянно корит себя, почему она не начала работать над картиной раньше, времени закончить, как ей хочется, явно не хватает. Учителя советуют ей просить отсрочку. К этому делу подключается месье Дени Гавини де Кампиль, депутат-бонапартист, бывший префект Ниццы; он и его жена очень подружатся впоследствии с семьей Башкирцевых. Месье Гавини обращается к секретарю Школы изящных искусств и она получает отсрочку на шесть дней. Всего лишь дебютантка, когда тысячи художников годами стоят в очереди, чтобы туда попасть. По блату все возможно.

Она работает в бешеном темпе:

«Я бы хотела делать так, как сегодня: работать от восьми до полудня и от двух часов до пяти. В пять приносят лампу, и я рисую до половины восьмого. До восьми одеваюсь, в восемь обед, потом читаю и засыпаю в одиннадцать часов.

Но от двух до половины восьмого без отдыха немного утомительно». (Запись от 5 февраля 1880 года.)

Наконец она делает последние штрихи на своей картине. Больше там делать нечего, или же надо переписывать все заново.

К вечеру приезжают m-r и m-me Гавини, принимающие деятельное участие в ее дебюте.

— Мы подумали, что надо посмотреть картину Мари, прежде чем ее увезут, — сообщают они. — Ведь это отъезд первенца.

«Славные они люди. M-r Гавини в карете проводил меня во Дворец промышленности, и два человека понесли холст. Меня бросало то в жар, то в холод, и мне было страшно, словно на похоронах.

Потом эти большие залы, огромные залы со скульптурой, эти лестницы — все это заставляет биться сердце. Пока искали мою квитанцию и мой номер, принесли портрет Греви, сделанный Бонна, но его поставили около стены, так что свет мешал видеть его. Во всей зале только и были, что картина Бонна, моя и какой-то ужасный желтый фон. Бонна показался мне хорошо, а видеть здесь себя мне было страшно.

Это мой первый дебют, независимый, публичный поступок! Чувствуешь себя одинокой, словно на возвышении, окруженном водою… Наконец все сделано, мой номер 9091 «Mademoiselle Mari-Constantin Russ». Надеюсь, что примут. Послала Тони свой номер». (Запись от 25 марта 1880 года.)