– Ну что? Едем гулять?
Натянул шапку на Петарду и дернул за бумбон Кузнечика. Обернулся к Михайлине. Она сидела в инвалидном кресле, нахмурив брови и стиснув челюсти. Одевал он ее против воли. У них часто случалась эта война. Она выгибалась, отворачивалась и не давала себя тронуть. Из больницы когда привез ее, самое трудное началось. Борьба с ее стеснительностью, с упрямством. Когда он раздевал ее, она отворачивалась и плакала. И для него это было невыносимо, хотелось бить окна и выносить стены на хрен. Ненависть ее сил лишала. Чувствовал себя последним конченым куском дерьма.
– Я не смотрю. Слышишь? Надо раздеться и помыться, чистую одежду надеть. Бл*дь! Ну чего я там не видел?
Сжимается, слезы катятся, и у него руки опускаются. Черт же все раздери. Как сложно. Не болезнь ее, а вот все это… боль эта. Ему тоже больно. Его наизнанку выворачивает от ее мучений. И понимает, каково это… но кто, если не он.
– Миш… некому больше, слышишь? Только я могу! Пожалуйста, дай я тебя раздену и искупаю. Черт!
Отвернулся и от ярости кулаком по стене вмазал. Михайлина закрыла заплаканные глаза, а он встал с края постели и отошел к окну.
– Давай я помогу. Ты отнеси ее в ванну. А я сама раздену и воду наберу.
Даша стояла в дверях, покусывая нижнюю губу. Посмотрел на Михайлину. Ее глаза засветились надеждой.
– Хорошо. Давай попробуем.
– И судно… я тоже могу. Она стесняется. Не хочет, чтоб ты. Давай я. Я смогу. Я сильная.
– Ладно. Посмотрим.
Но это и оказалось выходом из положения. Помощь Дашки. Ее она подпускала к себе, помогала себя раздеть, разуть. С Демоном все иначе. Стоило ему приблизиться, как она вся внутренне сжималась, каменела, напрягала все мышцы тела, чтобы всячески помешать. Всем своим видом показывая, что не хочет, чтобы он к ней прикасался.
Тот мимолетный порыв в больнице, когда она заговорила, оказался единичным. Врач посчитал, что слова были случайны, беспричинны. Потому что больше не произнесла ни слова.
Кормила ее тоже Даша. Она ждала, пока та придет со школы, а до этого отказывалась есть. Сжимала челюсти и не позволяла кормить. Все силы своего немощного организма направляла на борьбу с ним.
Но Демьяну это не мешало. Точнее, мешало, но он держал себя в руках, терпел изо всех сил и делал то, что предписали врачи.
Соседка Анна знахарку нашла в деревне. Бабку Устинью.
– Ну, да. И колдует, и ваще Баба– яга.
– Ты, Антихрист, если жизни не знаешь, не вякай. Сиди да жуй блины, и помалкивай. Врачевательница она. Скажет – станет на ноги Мишка или так и останется в кресле. Снадобья нужные даст. Поезжай, грю. Я присмотрю за девочками. А ты давай вези ее.
– Я врачам ее показывал. Самым лучшим. Самым крутым и здесь, и в столице. В один голос говорят – не встанет на ноги. В лучшем случае заговорит и зашевелит руками. Мне по бабкам ездить не хватало.
– Ты на свете сколько живешь? Двадцать годков? Зеленый совсем, дурной. Не взбрыкивай. Дурной, грю. Опыта нет, и жизни не видел. А я видела. Много всего видела, и как больные смертельно на ноги вставали, и как здоровых в гроб клали. Все в человеческой вере прячется. Доказательная медицина хорошо, конечно, но, когда не было ее, по– иному народ лечился и выживал, и болячек таких страшных не ведывал. Вези, говорю. Хуже не будет. На адрес.
Ткнула ему в руки бумажку.
– Вперед и с песнями. Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Мой отец после войны всегда напевал. С фронта без обеих ног вернулся и мамке моей еще двоих заделал. Плюнуть и растереть твои проблемы.
Блин ему в тарелку подложила и вареньем полила сверху.
– Она не согласится ехать. Там Дашки не будет, а мне она не дастся. Мыть, ухаживать. Ну сами понимаете.
– Девку на плечо и поехал. Сам знать должен, что делать, чтоб бабы тебе давали. Не маленький уже. На выходные забирай и давай, и с Богом!
***
– Я санки взяла и коньки.
– Молодец. На каток заедем. Все. Погнали. Харе дома сидеть. И так завонялись, как дохлятина.
– Сам ты дохлятина. Я пахну. У меня духи есть. Мамины.
– Кто без спроса разрешал брать? – рыкнула на Петарду совершенно серьезная Кузнечик.
– Моя мама. Хочу и беру.