Коляску кое– как в лифт затолкал. Первый спустился. Затем девчонки. На улицу вышел, толкая перед собой инвалидное кресло. Погода чудесная, солнце светит, снег искрится, ветра нет почти. Но она его не радует. Его ничего не радует. Он хочет блеск в голубых глазах увидеть. Хоть какие– то эмоции. Хоть что– то. Как тогда, в больнице. Это были мгновения, когда у него сердце зашлось, когда он ощутил себя счастливым на какие– то доли секунд, пока верил, что она это сказала осознанно. Именно ему.
– Ты когда– то говорила, что зиму любишь. Вот радуйся. Пришла зима. Снежная.
Молчит, конечно. Не отвечает. Ни эмоции на лице, ни улыбки, ни черта. И усталость берет адская. Какая– то невыносимая. Как плитой давит.
– Дёмаааа, смотлииии. Я на коньках. Ла– ла– ла. Ой!
И в сугроб заехала. Дашка ее вытащила, усадила на санки. Поехали в сторону большого городского катка. Вокруг жизнь кипит. Праздники на носу.
– Я когда мелкий был, мама меня на этот каток возила. Все хотела, чтоб я хоккеем занимался. А отец против был. Зачем военному хоккей. Он все мечтал, что и я военным буду, и Бодька. Я тоже о хоккее бредил. И мы с ней втихаря с коньками смывались сюда. Потом она коньки прятала в гараже за рыбацкими снастями деда.
На катке народа собралось куча. Не протолкнуться. Девчонки с визгами пролетали мимо, махали им руками. Счастливые, улыбаются. А он хочет и ее улыбку увидеть, хотя бы раз. Один единственный.
– Дёёём, а там коньки напрокат дают. Давай с нами покатаешься.
Посмотрел на Мишку, закутанную в полушубок, накрытую одеялом и обмотанную шарфом. Одни глаза огромные видно. Потом на девочек. Потер красный от мороза нос.
– Да? С вами?
– С нами! Наперегонки!
Дашка весело захлопала в ладоши.
– Да я вас обеих обгоню.
– Не обгонишь!
– Обгонюююю.
Повернулся к Мишке.
– Ты посиди здесь, а я там немного с мелкими покатаюсь. Не обидишься?
Не смотрит на него. Смотрит куда– то в снег. Ладно. С кем он разговаривает? Ледышка и та чувствительней. Она хотя бы от тепла тает.
Натянул коньки, выскочил на лед. Мелкие хохочут, впереди него снуют. На раз– два– три побежали вперед, он клюнул носом с непривычки, они обе его на ноги поднимали, заливаясь от смеха.
– Проиграл конфету.
– Мы не спорили на конфеты.
– Все равно проиграл.
– Ладно! Хитрые морды!
Обернулся снова на Мишку. Сидит в кресле. Не двигается. В голове промелькнула мысль, что безумно хотел бы ее вот так рядом с собой. Носиться по катку. Дурачиться. Чтоб смеялась с него, как когда– то, и он видел морщинки на ее переносице и несколько веснушек на щеках.
А задолбало его все это. Осточертело ему. Смотреть на нее вот так и, как с хрусталем, нянькаться. Сидит там. Как чужая. Как изваяние. Жизнь у нее закончилась. Ни хренааа. Черта с два она закончилась. Проскользил по льду к ней. Схватился за коляску и вытянул на лед.
– Ты че сдурел? – покрутила у виска какая– то дама, и он показал ей средний палец. На хер пошла.
Склонился над Мишкиным лицом.
– Ну че? Покатаемся? Харе сидеть с кислой рожей! Тошнит от тебя! Эй, Кузнечик, Петарда, валите сюда. Сейчас наперегонки со мной бегать будем с Мишкой.
Михайлина судорожно челюсти сжала, глаза расширились. В глазах появился страх. Вот и хорошо. Хоть что– то там появилось. Хоть какой– то проблеск. Пусть даже ужас. Но уже эмоция.
– Не бойся. Хуже точно не будет.
Заверил ее и, схватившись за ручки, разогнался, и поехал. Все быстрее, быстрее, набирая скорость, по кругу с дикими воплями.
– Даааа! Уррррааа! Поехалиии!
– Осторожно! – крикнула Дашка.
Но он ее не слышал. Мчался изо всех сил, впившись в ручки. Пока не споткнулся, и не завалился вместе с креслом на бок в сугробы. Тут же испугался, сердце зашлось от ужаса, и перед глазами потемнело. Идиот конченый! Ее же нельзя травмировать! Придурок! Увидел ее маленькую в снегу, лицом вниз!
– Мишка, прости…черт, простиии, – кричит, ползет к ней, ноги разъезжаются в долбаных тупых коньках. Наклонился, перевернул и…замер. Она смотрит на него и улыбается. Впервые. По– настоящему.
ЭПИЛОГ