Подорожник

«Набережная Неисцелимых», самое известное эссе Бродского, поэзия в прозе, музыка в прозе – («облигато мостов», «пюпитры палаццо», «фальцет звезды в зимнем небе») – называется по имени набережной Дзаттере, где находилась больница для неизлечимых больных.

Одна из самых посещаемых достопримечательностей здесь – что бы вы думали? – кладбище Сан-Микеле. Там же Бродский, Дягилев, Стравинский. Когда я собиралась в Венецию впервые, я поставила себе цель посетить могилу моего кумира Петра Львовича Вайля. Могилу я не нашла и очень расстроилась, но я надеюсь, что там, где сейчас Петр Львович, он все равно знает, что я ему мысленно поклонилась.

Да и карнавал здесь не радостное буйство, а, совсем наоборот, мистика и таинственность. Все торжественно, зловеще, февральский холодок и снаружи, и внутри.

«С детства ряженых боялась, мне всегда почему-то казалось, что какая-то лишняя тень среди них без лица и названья затесалась…»

А взять черные докторские карнавальные маски?

Один раз на площади Сан-Закария мне посчастливилось найти свободный уголок и присесть отдохнуть на ступеньку у церкви рядом с совсем маленьким чужим малышом. Малыш тихо себе играл, а потом как завопит, такая сирена! И итальянцы вокруг, вот же по-настоящему чадолюбивая нация, ринулись его успокаивать. И все бы ничего, но в Венеции в это время был карнавал. Святая Мадонна! Когда я увидела, как на меня мчится толпа в инфернально развевающихся черных плащах с белыми носатыми масками вместо лиц, у меня немедленно началось заикание и энурез.

А ребенок ничего, успокоился. Наверное, потому, что следом за черными плащами прибежал фальшивый Папа Римский в парадной рясе, самая надежная защита для настоящего католического бамбино. За ним шли гладиаторы и свалка разноцветных радиоактивных отходов. Ну то есть стало совсем не страшно.

Архитектура тоже работает на этот мрачный загробный мотив.

Когда я первый раз приехала в Венецию, то стоило мне окунуться в квартал средневековых узких торговых улочек – Мерчерий, – в этот готический лабиринт, он моментально съел меня целиком. Я петляла его закоулками, пока надо мной не стали смеяться продавцы магазинов, мимо которых, совершенно потерянная, я проходила туда-сюда по двадцать раз.

– Скузи синьоре, довее пьяцца Сан-Марко, черко пьяцца Сан-Марко, – спрашивала я у всех дорогу на главную площадь.

Какой-то заботливый мужчина показал мне дорогу до пьяццы. Детально показал. Я, мамой клянусь, шла точно по его маршруту и через пять минут опять вынырнула у него прямо перед носом. Он аж закашлялся и заплакал от смеха.

Потом на эти улицы опустилась зловещая тьма, и люди исчезли совершенно, узкие переулки стали совсем сжиматься, готические стены начали расти вверх. Свят, свят, свят. Стало очевидно, что какая-то нечисть дурманит мне разум, черти водят хоровод, а арлекины в разноцветных масках сардонически смеются надо мной с каждой витрины. Я вспомнила, как богохульствовала про мощи святого Амвросия в Милане, вспомнила все свои грехи, села на камни и приготовилась к худшему.

Вот тут надо написать, что внезапно небо озарилось – и шестикрылый серафим вывел меня из этой обители зла. Но нет, где-то совсем близко кто-то заиграл на гармошке Астора Пьяццолу, я сделала два шага вправо и внезапно оказалась на Сан-Марко у ресторана Квадри, среди мусора и поредевшей толпы туристов.

(Кстати, мне очень нравится пастернаковская цитата, что на Сан-Марко можно услышать «жернов равномерного шарканья» тысяч людей. Здесь она совсем неуместна, но очень хочется, пусть уж будет. Очень образно.)

Но один раз, в день, когда я уже уезжала, Венеция показала мне, какой она еще может быть.

Я встала очень рано утром, чтобы погулять на рассвете. Насладиться в полной мере запахом гнилых мерзлых водорослей, о которых писал Бродский. Наснимала почти безлюдные улицы, осыпающиеся стены домов, мусорщиков, собирающих черные пакеты с порогов, продавцов, раскладывающих овощи на витринах, двух старушек, высунувшихся из окон домов напротив друг друга и переругивающихся через улицу. А через мост Академии шел человек с контрабасом и пел. Обычно местные жители ходят специальной венецианской походкой: не смотря по сторонам, cильно наклонив голову вперед, разрезая толпу туристов, как ледокол «Челюскин» – ледяную толщу. А этот шел широким шагом, улыбался, смотрел на светлеющее небо и весело размахивал контрабасом.

Самый красивый в мире свет для фотографов – на набережной Рива дельи Скьявони.