Подпольная кличка - Михаил

— Пока вы разводите свою пропаганду и агитацию, строите воздушные замки и увлекаетесь маниловщиной, мы, эсеры, реально боремся. Каждый наш террористический акт отнимает часть силы у самодержавия и революционизирует тысячи людей вернее, чем месяцы словесной пропаганды. Наши поединки привлекают к нам новых борцов и будят в них дух борьбы и отваги…

Каллистов сделал паузу и прислушался к возгласам одобрения:

— Что дали массовые демонстрации и стачки? Горечь поражения, растерянность и уныние… А смелые действия отдельных героев могут сотрясать троны и государства. Об этом нам говорит история…

Каллистов говорил искренне, с большим пафосом, приводил примеры из истории, вспоминал героев «Народной воли». На его взмокший лоб то и дело падала длинная прядь волос, которую он эффектным жестом отбрасывал назад…

Собрание оживилось. Загорелись глаза, возбужденнее стал шепот.

После Каллистова попросил слова Михаил. Подождал, пока утихнет шум:

— Эсеров и эсдеков объединяет одно большое чувство — ненависть к самодежавию, — начал он, но на этом наше сходство кончается. Только ненавидеть теперь мало. Надо уметь бороться, надо учиться побеждать.

Ваша ставка в борьбе — отдельные боевики. При помощи террора вы хотите разрушить самодержавие. И вам кажется, что вы можете это сделать. Но позвольте вам передать слова последней вашей жертвы, министра Плеве. Он сказал их незадолго до выстрела Егора Сазонова:

«Как мне передавали, было произнесено слово, которое лично я не произношу за отсутствием к тому поводов. И не могу произнести иначе, как с чувством глубокого отвращения. Это слово — революция. Надо называть вещи своими именами. А в нашей действительности отсутствует то, что разумеется под этим понятием. Происходят, правда, время от времени бьющие по нервам террористические акты. Убийство министра, убийство губернатора. Но они не характеризуют того, что разумеется под этим неудачно произнесенным словом. Акты эти врываются в жизнь, мгновенно нарушая ее мирное течение. Но оно столь же мгновенно восстанавливается. Они не вносят глубоких потрясений. Не оставляют возмущенной стихии. Напрашивается сравнение с гладкой поверхностью пруда, мирно покоящегося в своих берегах. Брошен камень. Поверхность возмущена. От места падения камня разбегаются концентрические круги все меньшей волны по мере удаления от места возникновения и замирают у берегов. Перед нами вновь спокойное зеркало пруда. Так и в нашем положении. Нет элементов, способных не только на то, чтобы разрушить, но и поколебать наши освященные веками устои. Нет поводов для опасений. И мы лишь не гарантированы, по крайней мере в ближайшее время, от повторений единичных политических преступлений».

Вот оценка вашей работы. Вы пугаете, а вас не боятся. Социал-демократам тоже хвастаться пока нечем. Но мы, по крайней мере, не играем в революцию. Мы ее готовим. Ваши же взрывы не просто бессильны, они вредны. То, что делаете вы, — это обман революционных сил России…

— Ну, это уже слишком!

— Да как вы смеете!

— Вы напрасно негодуете. Я далек от мысли обвинять социалистов-революционеров в сознательной лжи и нечестности. Среди них много честных борцов. Но, несмотря на добрые намерения, вы заводите революционное движение в тупик. Вы создаете иллюзию, что свобода может быть завоевана одиночками. Вы занимаетесь вспышкопускательством, вместо того чтобы зажечь настоящий революционный пожар…

Комната притихла. На Михаила смотрели еще недоверчиво, но уже без раздражения.

— Чтобы победить в нашей трудной борьбе, нужно создать революционную армию, которая умела бы сражаться по всем правилам революционного искусства. Вы мешаете ее создать…

Михаил поймал тот почти неуловимый перелом в настроении аудитории, когда она, еще не осознавая этого, сама уже расстается со старыми представлениями, уже сдвинулась с них, но еще не пришла к новым, а только ищет для себя новую опору.

— Я преклоняюсь перед героями «Народной воли». Желябов, Перовская, Михайлов, Александр Ульянов пошли в неравный бой, заранее зная, что они погибнут… Иначе они не могли. У них не было армии, и они стали драться одни. И не прав тот, кто скажет, что они погибли бессмысленно. Они учат нас вырывать из себя раба. Ибо восставший — уже не раб. Они всегда будут будить в нас гордость за человека, который не может пресмыкаться даже тогда, когда пресмыкаются все. Но уважать их по-настоящему сейчас — это значит довести их дело до конца, это значит учесть уроки прошлого…

Не дожидаясь конца выступления, Каллистов поднялся со своего места и пошел к выходу. За ним робко потянулось несколько его поклонников…

Университет готовился к юбилею. Столетие собирались отметить пышно. Срочно замазывались трещины и пятна на фасаде. Речи профессоров стали еще более напыщенными и бессодержательными.