Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Ахъ, да!.. У васъ можетъ-быть нтъ средствъ?… Я сужу всхъ по себ, замтивъ усилившуюся серьезность его лица, — продолжала она. — У меня есть средства, мн кажутся вс богатыми… Какъ это глупо!

— Я сказалъ не о средствахъ къ жизни, а о работ… Безъ работы и при средствахъ нельзя жить. „Нтъ бды кручинне — безъ работы парню маяться“, — сказалъ онъ и поклонился, думая уходить.

— Я васъ еще немного задержу. Вы извините?… Да?… Отлично, — сказала Софья Михайловна, хотя онъ ничего не отвчалъ, а вопросительно смотрлъ на нее.

„Тшится новой игрушкой дитя, — думалъ онъ. — Какой смыслъ изъ всего этого?… А другая?… — Онъ посмотрлъ на другую. Глаза ихъ встртились. Она смотрла на него пытливо, широко раскрывъ свои большіе глаза, которые, встртивъ его взглядъ, быстро и стыдливо опустились внизъ. — Другая смотрятъ какъ на звря и пужается, какъ малое дитя“, — подумалъ онъ.

— Вы видите предъ собою мать и дочь, — продолжала Софи Михайловна. — Мы, — правда, Катя? — очень желаемъ познакомиться съ вами и надемся, что вы постараетесь узнать, кто мы, — дамамъ неприлично самимъ рекомендоваться… Но вы непремнно должны быть у насъ, — слышите? Мой мужъ — земскій дятель. Дмитрій Ивановичъ Рымнинъ, — не забудете?

Онъ кивнулъ головой.

— Теперь до свиданья, — улыбаясь, кланяясь и подавая руку, сказала Софья Михайловна.

— Прощайте, тоже подавая руку и прямо смотря въ лицо Могутова, — сказала Катерина Дмитріевна.

Могутовъ посмотрлъ на нее и ей, какъ и ея мачих, пожалъ руку не очень крпко, но и не очень слабо, обыкновеннымъ пожатіемъ. Въ пожатіи Катерины Дмитріевны было мене крпости и силы, чмъ въ пожатіи Софьи Михайловны. Барыни сошли съ холма, сли въ щегольской фаэтонъ, запряженный парой красивыхъ лошадей, съ бородатымъ кучеромъ на козлахъ и съ ливрейнымъ лакеемъ, который ловко посадилъ барынь и еще боле ловко вскочилъ на мсто рядомъ съ кучеромъ. Могутовъ стоялъ на холм и видлъ всю ловкость лакея, и только когда экипажъ тронулся и Софья Михайловна, оглянувшись, кивнула ему головой, онъ сошелъ съ холма и скоро зашагалъ въ городъ.

„Экій случай! — думалъ онъ дорогою. — Аристократки въ бархатахъ и соболяхъ изволили разговаривать и даже просили пожаловать на домъ „вреднаго въ нравственномъ и правительственномъ отношеніяхъ“!.. Нтъ, Перехавшій преувеличиваетъ!.. „Свти же солнце красное, покуда я зеркало не пріобрлъ, на тнь свою мн нужно наглядться!“… Чепуха! Герой исторіи съ институтками — вотъ корень, вотъ причина… Додутъ до города и позабудутъ… „Еще и башмаковъ не износила, въ которыхъ шла за гробомъ“… Это объ аристократахъ сказалъ Шекспиръ… А ты? Ты не забудешь меня? — Нтъ. Любовь и цль жизни связываютъ насъ, — зачмъ намъ забывать другъ друга?..

Ну, а ты, Лёля, что ты теперь?… Какой извергъ завелъ тебя въ болото?… Какъ вырвать тебя изъ него?…“

Онъ не хотлъ, вроятно, думать о болот и способ извлеченія изъ онаго Лели, такъ какъ тряхнулъ, головой и еще скоре и не думая зашагалъ по шоссе.

V.

— Какой онъ робкій!.. Я ожидала видть его смлымъ и дерзкимъ, а онъ боится муху обидть, — говорила Софья Михайловна въ фаэтон.

— Онъ — не трусъ, мама, — замтила Катерина Дмитріевна.

— Я не говорю, что онъ — трусъ, но… черезчуръ деликатенъ. Это къ мущин даже не идетъ.

— Онъ — не сладкій, мама… Вороновъ черезчуръ деликатный, а онъ на него не похожъ, — сказала Катерина Дмитріевна.

— Да?… Но, право, онъ — оригиналъ. Высокій, плотный, угрюмый и — тихая овечка вмст. Какъ досадно, что я не распросила, за что его прислали?… Но какъ проницателенъ нашъ городъ! Какую подходящую исторію сочинили!.. Это, кажется, Кожуховъ детъ верхомъ? — спросила Софья Михайловна, хотя ясно видла, что хавшій на встрчу на прекрасной вороной лошади былъ Кожуховъ.

Всадникъ остановилъ коня, не дозжая шаговъ десяти до экипажа, и, когда фаэтонъ сравнялся съ нимъ, ловко отдалъ честь сперва по-военному — подъ козырекъ, потомъ, приподнявъ шляпу и отнеся ее далеко въ сторону, медленно и набокъ наклонивъ голову. Фаэтонъ похалъ шагомъ и всадникъ, покрывъ голову шляпой, тоже похалъ шагомъ, сбоку фаэтона, тамъ, гд сидла Софья Михайловна.

— Угадайте, съ кмъ мы встртились? — спросила Софья Михайловна посл обычныхъ привтствій и разспросовъ о здоровь дамъ, ихъ супруга и отца.

— Неужели съ волкомъ? — шутливо, гортаннымъ голосомъ, спросилъ Кожуховъ.

— Мы и сами думали, что съ волкомъ, но волкъ оказался, — для насъ, по крайней мр,- тихой овечкой. Догадались?

— Ручные волки бываютъ, но „сколько волка ни корми, онъ все въ лсъ смотритъ“, Софья Михайловна, и ихъ всегда держатъ на цпи.

— Вы сегодня плохой отгадчикъ… Какъ вы пожелтли!.. Вы не больны? — смотря пристально на Кожухова, съ участіемъ сказала Софья Михайловна.

— Благодарю васъ. Здоровъ, но сплю четыре часа въ сутки. Старъ сталъ, Софья Михайловна, и четыре часа сна желтятъ меня, а прежде цлыя ночи безъ сна, и все ничего, — сказалъ онъ и вздохнулъ. Онъ сидлъ на кон бодро, смотрлъ здоровымъ и красивымъ мужчиной и былъ только чуть-чуть блдне обыкновеннаго, такъ что вздохъ его относился, вроятно, къ „цлымъ ночамъ безъ сна — и все ничего“, чмъ къ старости его лтъ.