Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Что-нибудь да было… Петръ Ивановичъ — прекрасный и образованный человкъ, да и съ какой стати ему врать на васъ?.. Что-нибудь, наврно, было?

— Обо мн по всему городу распустили такую гадкую сплетню, что не удивительно, если Петръ Ивановичъ принялъ меня за очень сквернаго человка и каждому моему слову придалъ дурной смыслъ, — спокойно, но съ оттнкомъ грусти или досады, сказалъ Могутовъ и затмъ буквально-врно передалъ весь свой разговоръ съ Кожуховымъ. — Мн было непріятно, что человкъ съ высшимъ образованіемъ вритъ всякой чепух и такъ насмшливо-жалко относится на первыхъ же порахъ къ просьб быть-можетъ и справедливо наказаннаго, но все же человка почти окончившаго курсъ высшаго учебнаго заведенія… Но я не желалъ сказать что-либо обидное для Петра Ивановича.

— Такъ онъ васъ у себя не принялъ… Осторожный человкъ!.. Онъ, правда, бываетъ по утрамъ кислымъ… Но кто Богу не гршенъ, царю не виноватъ, — отрывисто сказалъ полицеймейстеръ, крутя усы, и лицо его прояснилось. Ему, какъ видно, нравилась нкоторая амбиціозность Могутова и досадливый тембръ его голоса. — Но вамъ нужно вести себя осторожне, — продолжалъ онъ, немного погодя. — Я вамъ совтую это и по долгу службы, и какъ отецъ. У меня у самого сынъ въ шестомъ класс гимназіи и я думаю его въ вашъ институтъ или въ хозяйственную академію потомъ отдать, если Богъ продлитъ вку… Вы вотъ и работать умете, а если не будете съ людьми жить по-людски, — безъ хлба пропадете. Ласковый теленокъ двухъ коровокъ сосетъ, а строптивому и одной не удается. Ну, къ чему вамъ было говорить Петру Ивановичу о нежеланіи служить? Разв чиновничья служба — порокъ?!

— Я далъ слово отцу не служить.

— Хорошо-съ! Послушаніе родителямъ — дло прекрасное, но для чего объ этомъ говорить? Это — хвастовство-съ! Это обижаетъ другихъ, а вамъ, кром вреда, ничего не дастъ. Разв нельзя было отклониться иначе, вжливо, не обижая? «Страдаю, молъ, гемороемъ, а потому усидчивой работы принять не могу» — было бы вжливо и возбудило бы даже состраданіе къ вамъ; а то на: «отецъ много страдалъ на служб и приказалъ мн не быть чиновникомъ»… Не хорошо, ребячество! Поврьте мн, ребячество!

— Я не буду говорить неправду! — громко и серьёзно отвтилъ Могутовъ, которому почему-то нравился добродушно-отеческій тонъ голоса полицеймейстера и его наивная рчь о геморо.

— И опять — ребячество, съ которымъ пропадете въ жизни! — тмъ же тономъ продолжалъ полицеймейстеръ. — Оно васъ уже исключило изъ института и прислало сюда, на мое попеченіе, такъ этого мало!.. Молодо и зелено! Поживете, натерпитесь всего, тогда и увидите, что съ такой правдой съ голоду помереть можно, а то угодить туда, куда Макаръ телятъ не гонялъ. Будете жалть тогда, да ужь будетъ поздно… Послушайтесь меня какъ отца: будьте скромны, молчите больше, клятвы, тамъ, и правду, тамъ, вашу спрячьте подальше отъ людей, — будьте человкомъ! Я говорю вамъ какъ своему сыну. Вы послушаете меня? — и онъ подалъ руку Могутову.

— Благодарю васъ за искренній совтъ, — пожимая руку полицеймейстера, отвтилъ Могутовъ.

— Главное — держите языкъ за зубами! Будете держать тамъ язычекъ, дадутъ вамъ щей съ грибами; а будете показывать зубы, — положите ихъ на полку и пропадете ни за нюхъ табаку…

— Постараюсь сть щи съ грибами, — съ едва замтною улыбкой отвтилъ Могутовъ.

— И отлично сдлаете! И работа будетъ, и человкомъ будете. Намъ знающихъ и ученыхъ людей нужно!.. А работу я вамъ найду… Знаете что? — сегодня собраніе нашихъ земцевъ, будутъ разговаривать, какъ имъ желзную дорогу строить. Толку будетъ мало, но вамъ можно къ нимъ поступить. Вы понимаете по части желзныхъ дорогъ?

— Намъ читали подробный курсъ о постройк желзныхъ дорогъ.

— Ну, и прекрасно. Вотъ я ваши рисунки сегодня же покажу нашимъ земцамъ и порекомендую васъ. Только дайте мн слово, что, кром работы, ничмъ не будете заниматься, — поднявъ указательный палецъ вверхъ, внушительно сказалъ полицеймейстеръ.

— Я держу слово крпко, Филаретъ Пулліевичъ! Мн можно будетъ читать газеты и журналы, писать письма къ знакомымъ и не лгать при случайныхъ разговорахъ? — спросилъ Могутовъ.

Полицеймейстеръ расхохотался. Ему была смшна и вмст пріятна обстоятельность, съ которою говорилъ Могутовъ объ условіяхъ насчетъ такихъ пустыхъ вещей.

— Экій вы смшной человкъ! Длать можно все и говорить можно обо всемъ, но какъ длаютъ люди разсудительные и какъ говорятъ люди умные. Главное, не суйте на показъ правду, — ей-ей она смшна. Не лгите въ важномъ, когда за ложь можете пострадать и сами, и другіе; а въ пустякахъ, чтобъ и другихъ не обидть, и себя не длать смшнымъ, промолчите или поддакните: это — не ложь, это — требованіе общежитія. Что бы вы, напримръ, отвтили не очень красивой барышн, еслибъ она спросила: какъ вы ее находите.

— Насчетъ чего это, Филаретъ Пупліевичъ?

— Насчетъ чего?… Само-собой насчетъ красоты, — улыбаясь отвтилъ полицеймейстеръ.

— Сказалъ бы, что я по этой части плохъ и пусть лучше посмотритъ въ зеркало.