Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Издавайте газету! — вскрикнулъ Перехавшій посл короткаго, но сильно-сосредоточеннаго молчанія, какъ бы вдругъ осненный и подтолкнутый свыше на изреченіе этой великой истины.

— Совтъ хорошъ… Мы его обсудимъ… Спасибо вамъ, Викторъ Александровичъ, — подумавъ немного и улыбаясь, сказалъ Кречетовъ и протянулъ руку Перехавшему, который, посл изреченія великой истины, сильно соплъ и придумывалъ названіе для будущей газеты Кречетова, въ которой и онъ, философъ Перехавшій, непремнно долженъ участвовать, конечно, какъ авторъ наиболе вліятельныхъ передовыхъ статей.

— Да будетъ имя ей „Гуманность“, — еще боле внушительно, хотя и не очень громко, изрекъ опять Перехавшій, сильно пожимая руку Кречетова.

— А вы что посовтуете мн длать, Гордй Петровичъ? — спросилъ Кречетовъ и, отодвинувъ тарелку, упершись локтемъ на столъ, склонивъ голову на кисть руки и смотря внизъ, началъ обдумывать: что лучше — издавать ли газету, или идти съ Могутовымъ въ народъ? Вдь сколько было можно понять изъ отрывочныхъ фразъ Могутова, онъ считаетъ хожденіе въ народ наиболе полезнымъ дломъ.

— Жениться, — окончивъ жаркое, равнодушно отвтилъ Могутовъ. — „Гд теб газету издавать, когда брехня ничтожнаго чиновника чуть не до истерики доводитъ тебя?… И это лучшій изъ дворянъ, типъ дворянина-нигилиста!.. О, какъ вы проницательны, господинъ Перехавшій!“ — думалъ Могутовъ затмъ и началъ читать газету.

Послдовало опять продолжительное молчаніе, во время котораго лакей убиралъ жаркое и перемнялъ тарелки. Перехавшій, сильно насупившись, соплъ и, находя отвтъ Могутова жесткимъ, придумывалъ рчь для его смягченія, а Кречетовъ, повернувъ лицо въ сторону Могутова, пристально и серьезно всматривался въ него.

„Какое право иметъ и этотъ шутить и смяться надо мною?… Да точно ли ты — герой, за которымъ нужно идти вслдъ намъ, измученнымъ жизнью людямъ?… Къ чорту трусость и мягкость! Довольно самоотверженія! Вамъ угодно подтрунивать надъ страдающимъ человкомъ? Извольте, я поднимаю перчатку!“ — думалъ Кречетовъ. Когда лакей подалъ кофе и сухое сладкое печенье, онъ заговорилъ совершенно спокойно, но съ зло-саркастическою усмшкой около рта:

— Да, Викторъ Александровичъ, намъ сегодня обоимъ одно и то же совтуютъ: жениться!.. Но управляющій контрольною палатой, наврно, пошутилъ съ вами, а господинъ Могутовъ говоритъ, конечно, серьезно… Господинъ Могутовъ всегда серьезенъ и такъ же серьезно говоритъ теперь „жениться“, какъ когда-то говорилъ: „Иди въ народъ! За честь отчизны, за убжденье, за любовь иди и гибни! Умрешь не даромъ!..“ Но знаете ли, господинъ Могутовъ, мн лучше нравится, когда вы говорите не своимъ умомъ… И знаете ли, господинъ Могутовъ, я не врю въ вашу серьезность, считаю ее пустымъ задоромъ, рисовкой, шумными побрякушками… И знаете ли почему? — Потому, что кому Богъ вложилъ въ душу даръ быть „глашатаемъ истинъ вковыхъ“, тотъ уметъ заглядывать въ душу людей, понимать муки страдающихъ людей, тотъ никогда не третируетъ подавленныхъ скорбью людей, не предназначаетъ ихъ для пошлыхъ ролей… Нтъ, я сегодня до неприличія золъ! — ударивъ себя ладонью по лбу и вдругъ перемнивъ тонъ изъ серьезнаго и сатирически-спокойнаго на боле громкій и съ оттнкомъ грусти, но съ тою же саркастическою усмшкой у рта, продолжалъ дале Кречетовъ. — Вы, пожалуйста, не сердитесь, Гордй Петровичъ! Конечно, вы вполн правы, а во мн говоритъ задтое за живое самолюбіе, — къ чему же тогда сердиться?

— Мало ли какую чепуху болтаетъ зря слабый человкъ въ гор, такъ за нее и сердиться? Извините, князь, Гордй Петровичъ не обратитъ вниманія на шпильки вашего сіятельства! Онъ за нихъ не вызоветъ на дуэль ваше сіятельство, а вызову васъ я! — громко, сильно сопя и вскинувъ грозно нахмуренные глаза на Кречетова, сказалъ Перехавшій и торопливо направился въ окну, гд лежала его барашковая шапка. Онъ уже совсмъ было приготовилъ рчь, разъясняющую и смягчающую жесткое слово Могутова „жениться“, какъ вдругъ ему ясно послышался крикъ: „нашихъ бьютъ!..“ и онъ позабылъ приготовленную рчь, вскочилъ изъ-за стола, какъ ужаленный, далъ первый мткій залпъ и побжалъ за шапкой, чтобы вполн вооруженнымъ спшить занять наиболе лучшій стратегическій пунктъ для предстоящей битвы.

„Не въ цль попалъ, жалкій стрлокъ! — думалъ въ это время Кречетовъ. — Попалъ въ того, кто былъ твоимъ другомъ, относился съ нжною любовью къ твоимъ слабостямъ… А тотъ? — Тотъ даже не моргнулъ бровью… Боже, какъ разбила, какъ искалчила меня жизнь!“ — отворотившись отъ Могутова и тяжело вздохнувъ, подумалъ онъ и, торопливо вставъ и подходя къ Перехавшему, началъ упрашивать его не уходить:

— Полно, Викторъ Александровичъ, — говорилъ онъ минорнымъ тономъ. — Простите Бога ради… Право, я сегодня похожъ на полоумнаго… Ну, не сердитесь, пожалуйста… Гордй Петровичъ отлично понялъ меня и не сердится…