Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

Учитель русской и иностранной словесности былъ суровый, худой, чахоточный, высокаго роста, лтъ подъ сорокъ, брюнетъ. Оставляя классъ посл звонка, онъ всегда долго кашлялъ или въ самомъ класс, или въ корридор, или въ учительской комлат; но, ужъ Богъ его знаетъ какъ, онъ ухитрялся во время урока не кашлять и сохранять свое лице безъ страдальческаго вида. Онъ рдко вызывалъ къ отвтамъ учениковъ, никогда не разговаривалъ съ ними посл урока; но ни одинъ предметъ изъ всего гимназическаго курса не интересовалъ такъ сильно учениковъ, какъ русская и иностранная словесность. Виною этому, конечно, былъ не самъ предметъ, а учитель этого предмета — Илья Александровичъ Красновъ. Онъ, обыкновенно, почти все время урока посвящалъ на чтеніе лучшихъ сочиненій поэтовъ и мыслителей, и только тогда, когда характерное для автора міросозерцаніе, выраженное въ сценахъ и образахъ, когда грандіозная картина, выпукло нарисованная поэтомъ, невольно заставляли слушателей подоле остаться подъ впечатлніемъ дивныхъ образовъ и картинъ, — Красновъ останавливался, какъ бы погружался въ думу, потомъ подымалъ своей худой рукой длинные, черные волосы на голов, раскрывалъ мало-по-малу свои большіе, съ фосфорическимъ блескомъ глаза, во время чтенія казавшіеся закрытыми, и начиналъ еще боле понятно разъяснять мысли автора, объяснять характеръ героя, значеніе его для современнаго общества и для того времени, когда высказывалъ свои мысли, писалъ свои образы поэтъ. Голосъ Краснова постоянно былъ одинаковъ, глухой и громкій, но сила внутренняя, по мр его разсказа, все боле и боле начинала слышаться въ его голос: казалось, что онъ самъ, мало-по-малу, обращается въ того героя, котораго объясняетъ, въ того автора, мысли котораго развиваетъ, — и для слушателей онъ становился тогда не учителемъ, а священникомъ отъ литературы, пиагорейцемъ на молитв….

И вотъ, предъ лежащимъ въ темнот Могутовымъ, когда образъ Іоанова исчезъ, проносится цлый рядъ дивныхъ образовъ и картинъ. Сперва предъ нимъ рисуется классный залъ. Въ немъ сумрачно и тихо, и только, какъ глухой турецкій барабанъ, разносится по немъ голосъ Краснова…. Потомъ онъ видитъ бдную, позеленлую отъ сырости комнату и въ ней, опершись на простую палку, поддерживаемый двумя бдно одтыми двушками, стоитъ измученный, слпой, съ искривленными пальцами на рукахъ старикъ.

— Ты сразу узналъ меня, слабымъ, дребезжащимъ голосомъ говоритъ старикъ. — Да, я — Мильтонъ. Я съ раннихъ лтъ посвятилъ моей родин вс свои силы и единственнымъ для меня вознагражденіемъ были спокойная совсть и добрыя слова. Другіе достигали почестей и богатствъ, я же никогда не былъ низкопоклонникомъ, ничего не добивался посредствомъ друзей, жилъ всегда собственнымъ трудомъ и считалъ грхомъ жить только для себя, когда мои сограждане сражались за свободу. Моимъ мечомъ въ бою было перо, я мыслію свтлою враговъ разилъ, я проповдывалъ свободу, я воевалъ съ тиранами народа моего!.. Народъ страдалъ отъ произвола власти короля и духовенства, — и я требовалъ для народа нрава судить и наказывать тирановъ, имть полную свободу въ религіозныхъ мнніяхъ, обнаруживать вс злоупотребленія духовныхъ и гражданскихъ властей, имть полную свободу печати, такъ какъ она есть единственная основа политической и религіозной свободы…. За горячую защиту свободы и народа, когда республика была подавлена и снова воцарились Стюарты, я выдержалъ тяжкія преслдованія, а моя книга «Защита англійскаго народа» была сожжена рукою палача…. Теперь ужъ третій годъ

Я немощный слпецъ: подъ бременемъ работъ,
Потухъ мой свтлый взоръ. Ни солнца ливень страстный,
Ни звзды, ни луна на синев прекрасной
Не усладятъ очей; незримъ и мой народъ….
Но волю Господа, подателя невзгодъ,
Не оскорблю хулой бездушной и напрасной!
Я слпотой горжусь: подавленный трудомъ,
Я зрнье потерялъ, свободу защищая;
Я спавшихъ разбудилъ, и, точно Божій громъ,
Глаголъ мой прогремлъ, Европу потрясая!..

И въ воображеніи Могутова рисуется страшная адская бездна, пылающая огнемъ, но въ ней нтъ свта, и только сумракъ печальный едва-едва озаряетъ ее; въ нее не проникаютъ надежда, вра, любовь; и только одн безконечныя муки царятъ въ этой юдоли терзаній и бдствій. Среди этой ужасной тюрьмы блуждаетъ безсмертный взоръ сатаны и замчаетъ весь ужасъ, безобразіе и дикость окружающаго его пространства, замчаетъ тьму подобныхъ себ духовъ, мучимыхъ и терзаемыхъ огненной бездной, замчаетъ, вблизи себя, равнаго себ по сил, Вельзевула, — и, среди этой огненной пучины, среди поверженныхъ во прахъ сонма духовъ, раздается могучій голосъ сатаны.