Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Еще немножко, папа, — отвтила дочь и продолжала. — Ты остался съ Кречетовымъ въ столовой, а мы вс пошли въ залу. Сперва я играла, а Львовъ плъ, а остальные гости и мама были далеко отъ насъ…. Когда Львовъ кончилъ пть, я просила его докончить разсказъ, который я прервала, когда ушла встртить тебя. Онъ сказалъ, что только хотлъ сказать, что женская душа и сердце дороже всего міра. „А разв,- сказала я, — у женщинъ, кром души и сердца, нтъ ничего, что цнитъ Лукомскій и мужчины въ себ?“… И показалось мн, папа, что у меня ничего больше нтъ, что я глупа, ничего не знаю, ничего не умю длать… Я потомъ долго, долго думала въ постели: глупа я или нтъ. И я, папа, ршила, что я глупа. И это правда, папа! Зачмъ же ты не сдлалъ меня умной? Или я не могу быть умной?…

Дочь замолчала и грустно, но пристально смотрла на отца, а отецъ, судя по движенію мускуловъ у его рта, казалось, хотлъ сейчасъ же начать говорить, но, вмсто того, стиснулъ губы и молчалъ, продолжая прямо смотрть въ глаза дочери.

— Екатерина! ты не влюблена?… Теб особенно никто не нравится изъ мужчинъ? — спросилъ онъ посл долгаго молчанія.

— Нтъ, папа, — качая головой, спокойно отвчала дочь.

— Кречетовъ теб особенно не нравится? Онъ не лучше для тебя всхъ остальныхъ мужчинъ, которыхъ ты знаешь? — допытывался отецъ.

— Онъ мн кажется лучше всхъ остальныхъ…. Онъ некрасивъ лицомъ, все сердится, неловкій, но онъ — откровенный, смлый, простой, — такъ же спокойно отвчала дочь.

Отецъ молчалъ. „Такъ покойно не будетъ говорить двушка о любимомъ мужчин,- подумалъ онъ. — А жаль: Кречетовъ — славный малый…. Но вдь она еще никого не любитъ, Кречетовъ ей не противенъ, — любовь можетъ еще явиться“.

— Ты не глупа, Екатерина, — сказалъ онъ посл долгаго молчанія. — Есть, быть-можетъ, умне тебя, но и ты умне многихъ, очень многихъ двушекъ.

Дочь отрицательно качала головой.

— Ты пробовала свои силы?… Работала самостоятельно надъ чмъ-нибудь?

— Пробовала, папа, и ничего не выходитъ, — грустно отвчала дочь.

Отецъ вопросительно смотрлъ на нее.

— Я пробовала узнать, какъ ведетъ мама хозяйство, какъ управляетъ имніями — и ничего не вышло…. Я никакъ не могла понять, да мн и скучно показалось…. Потомъ я пробовала писать дневникъ, начала записывать все, вс разговоры…. и когда слушала — было интересно, а начала записывать — такая скука, ничего особеннаго, много непонятно….

— И только?

— Только, папа. Но я чувствую, папа, что и съ другимъ будетъ тоже самое.

— Займись еще чмъ-нибудь. Найдешь трудъ, который теб понравится, и ты будешь хорошимъ мастеромъ этого труда.

Дочь отрицательно качала головой.

— Теб кажется, Екатерина, что писать бумаги, какъ пишутъ чиновники, нуженъ особый умъ? Ты думаешь, что управлять имніями, какъ управляетъ ими Соня, — а она управляетъ ими недурно, — нужна особенная подготовка, особенное образованіе? — Нтъ, моя Екатерина! Ты настолько подготовлена, что если заставитъ тебя нужда или другая необходимость быть чиновникомъ, конторщикомъ, учителемъ, управляющимъ, то ты, присмотрвшись къ длу, живо поймешь его и поведешь его хорошо…. Но теб ничего подобнаго не нужно длать и, дастъ Богъ, и никогда не придется длать. Ты молода, здорова, красива, умна, — тебя полюбятъ и ты полюбишь. Замужемъ сама жизнь укажетъ теб, чмъ заняться, чтобы былъ порядокъ въ дому, чтобы были умны и здоровы дти, чтобы какъ у тебя, такъ и у твоего мужа была работа, былъ и досугъ. Соня, кончивъ курсъ въ институт и пріхавъ домой, наврно, и половины не знала того, что знаешь ты, а когда бдность заставила торговать за буфетомъ, она отлично торговала. Выйдя за меня замужъ и замтивъ, что у меня нтъ времени заниматься имніями, она занялась ими, занимается до сихъ поръ, и занимается хорошо…. Ты ничего еще не длала, Екатерина, ни надъ чмъ не пробовала своихъ силъ, — теб и кажется, что ты глупа, ни къ чему неспособна, ничего не умешь длать.

Отецъ замолчалъ. Онъ хотлъ еще говорить, такъ какъ ему казалось, что еще не все исчерпано въ доказательство честнаго исполненія имъ долга отца въ ней, его дочери, но онъ много полагался на умъ и понятливость дочери, зналъ по опыту, какъ излишнія слова вредятъ доказательству, и потому замолчалъ и вопросительно смотрлъ на дочь. Она сидла все такъ же ровно, пристально смотря на него; но въ глазахъ ея не искрился тотъ блескъ, который всегда былъ замтенъ въ нихъ, когда она хотла говорить, — въ нихъ не было задумчивости, напряженности, которая всегда служила признакомъ, что она сильно думаетъ, ршаетъ въ ум задачу, желаетъ быть только сама съ собой.