Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— „Мы здили кататься вроемъ, — продолжалъ думать онъ посл сильнаго вздоха, невольно вырвавшагося изъ его груди. — Я цловалъ ея руки и только разъ, когда она положила свою руку на мое плечо и, ставъ впереди меня, другой рукой завязывала мн галстукъ нравящимся ей бантомъ, — я не вытерплъ и поцловалъ ее…. Она — ни слова и ни одного движенія. „Кончилъ? — спросила потомъ, — можно продолжать завязывать галстукъ?“ Я сталъ спокойно, а она спокойно докончила бантъ. — Такую, такую жену мн нужно! — чуть не громко кричалъ я тогда. — Снаружи — покой, невозмутимость, сила характера, а внутри — рай и адъ, коварство и любовь, страсть и разсудокъ…. Да, въ ней все это есть и, когда нужно, она проявитъ все — и рай, и адъ…. Потомъ что? — Больше ничего серьезнаго…. Я не увлекался дале…. Объясненіе съ матерью, ея благословеніе, приготовленіе приданаго, говоръ о свадьб въ город…. Но насъ не внчали, даже формальнаго обрученія не было, я не увлекался дале поцлуя…. Я люблю ее, но я не хочу бдности, лишеній и застоя въ движеніи впередъ. Небогатая квартира, рдкій пріемъ, рдкіе вызды, частыя поздки въ Петербургъ будутъ невозможны, — и я буду забытъ, обо мн не вспомнятъ и…. оставайся навсегда при трехъ тысячахъ…. Что такое три тысячи для семейнаго человка? Что прибавитъ къ нимъ имніе, стоимостью въ тридцать тысячъ? Самое большее — тысячу или полторы тысячи въ годъ, а всего четыре и самое большее четыре съ половиною тысячи въ годъ. Четыре съ половиною тысячи въ годъ — что это? Хватитъ только на приличное житье. А что же въ будущемъ? Что же въ будущемъ, когда каждую минуту дти будутъ напоминать о томъ, что имъ нужно образованіе и средства къ безбдной жизни до двадцати пяти лтъ?…

— „Нтъ! — сказалъ онъ громко, бросая ножъ на столъ и закуривая сигару. — Пока наука не дастъ возможности пользоваться любовью женщины, съ полною гарантіей имть одно, самое большее двухъ дтей, и пока наши женщины не на столько умны, чтобы самимъ приготовлять дтей хотя до университета, до тхъ поръ — варварство бдному человку жениться на бдной! Я испыталъ на себ бдность, даваніе грошовыхъ уроковъ…. Еслибы не случайный богатый урокъ, давшій мн возможность прожить съ питомцемъ годъ за границей и скопить полторы тысячи рублей, я бы, наврно, не кончилъ университета и былъ бы пролетаріемъ Петербурга. И тому же подвергать своихъ дтей? — Нтъ, тысячу разъ нтъ! Ршенный вопросъ: спрашиваю о приданомъ и, если одно имніе, отказъ!“

Онъ хотлъ ссть къ письменному столу, чтобы писать письмо къ матери невсты и категорически спросить, сколько приданаго за ея дочерью; но ему опять вспомнился поцлуй и она во время поцлуя.

— „Какъ она приметъ мой отказъ? Она, безспорно, сильно влюблена въ меня…. Но вдь и я люблю ее. Клянусь, я люблю ее сильно, горячо! Но….“

— Вы готовы? — входя спросилъ Вороновъ.

— О, да! Онъ аккуратенъ, — входя слдомъ за Вороновымъ, говорилъ Орцкій.

— Готовъ, готовъ, господа! — подавая руку пришедшимъ, отвчалъ Лукомскій. — Мы можемъ сейчасъ же двигаться.

— О, да! Но время позволяетъ выпить минеральныхъ водъ. Хорошо вы длаете, Лукомскій, что живете въ гостиниц. Въ своей квартир, пока бы вы послали за минеральными, пропала бы охота пить. А въ гостиниц,- онъ потянулъ за сонетку звонка, — захотлъ, потянулъ за веревку и…. Подать сельтерской воды! — сказалъ служебнымъ голосомъ Орцкій вошедшему слуг.

— Но неудобно, тсно и дорого. Проживаешь около шестисотъ рублей въ мсяцъ и нтъ комфорту, не знаютъ твоихъ привычекъ, — морщась сказалъ Лукомскій. Онъ морщился не отъ того, что нечаянно увеличилъ почти вчетверо сумму своихъ расходовъ, а отъ того, что его раззоряютъ на воду.

— О, да! Но вы неправы… насчетъ, по крайней мр, незнанія здсь вашихъ привычекъ. Человкъ не спросилъ, „съ чмъ прикажете воды?“ О, да! Онъ знаетъ ваши и вашихъ гостей привычки.

— Въ пустякахъ. Но боле серьезныя привычки….- все еще морщась, сказалъ Лукомскій.

— Боле серьезныя привычки? Сейчасъ видно, что скоро женится. Боле серьезныя привычки понимаются и удовлетворяются только женой, — улыбаясь сказалъ Вороновъ.

Слуга подалъ три сифона сельтерской воды, бутылку коньяку и большую вазу варенья.

— О, да! — поддакнулъ Орцкій, напуская воду въ стаканъ, въ который была влита добрая рюмка коньяку и положена добрая столовая ложка варенья.

— Ты, кажется, не голоденъ, Вороновъ?… Я говорю о большихъ свтлыхъ залахъ, роскошной обстановк, вкусномъ обд, о привычкахъ къ комфорту, а онъ… Можно подумать, „что голодной кум — хлбъ на ум“, — сказалъ Лукомскій и началъ приготовлять для себя мсиво изъ сельтерской воды, коньяку и варенья.

— Всякій комфортъ только женой и понимается. Я знаю по себ. Никакого порядка нтъ! Смотрятъ скверной мертвечиной и комнаты, и мебель, и гравюры, и все прочее…. Я, дйствительно, не голоденъ, но у женатаго и этотъ комфортъ завидный. Амуру сколько при немъ! Ха-ха-ха! — весело говорилъ Вороновъ и шаловливо потиралъ ладонью одной руки объ ладонь другой.

— Ну, а какъ вы ршили съ женитьбой?… Господинъ слова или жертва долга?

— Еще не ршилъ. Наврно еще ничего не узналъ, — серьезно сказалъ Лукомскій.