Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

„У него пріятный голосъ. Какую пѣсню онъ пѣлъ? На голосъ изъ Руслана, а слова не тѣ: „кто тебя засѣялъ, кто тебя обработалъ?…“ Потомъ онъ назвалъ маму вороной, мама смѣялась, а мнѣ досадно было…. Потомъ ему стало жаль маму и онъ такъ хорошо просилъ извиненія: глаза смотрятъ прямо, голова открыта, длинные волосы, на лбу морщина, а во взглядѣ что-то грустное…. Я не видѣла, чтобы кто такъ смотрѣлъ…. „Учить другихъ нуженъ геній, а мы — жалкіе люди и потому учить не можемъ“…. Львовъ не узналъ, чьи это стихи… Для чего онъ это сказалъ? Мама сказала, что поле ея, что ея рабочіе обработали поле; онъ назвалъ ее вороной… Онъ ее не научилъ, не объяснилъ, чѣмъ она ошибается, а прямо назвалъ вороной… Да, это такъ: онъ не объяснилъ, а прямо назвалъ вороной, — и досадовалъ на это, досадовалъ на себя, — ему маму совсѣмъ не жаль было, а онъ на себя досадовалъ… А гдѣ же ошибка: развѣ мама не вѣрно сказала?… Нѣтъ, я его должна увидѣть и онъ долженъ объяснить мнѣ: гдѣ ошибка, за что онъ назвалъ маму вороной… Папа вчера говорилъ, что онъ отличную усадьбу нарисовалъ полицеймейстеру и совѣтовалъ мамѣ взять его въ управляющіе… Потомъ онъ сказалъ, что работать нужно, что безъ работы жить нельзя… Больше онъ ничего не говорилъ, и я его больше не видѣла… Въ собраніи видѣла, смотрѣла на него; онъ только одинъ разъ посмотрѣлъ на меня, а я закраснѣлась и опустила глаза въ низъ… А какое славное у него лицо! Не красивъ, а смотрѣть хочется: строгій, морщина на лбу, брови сдвинуты, худыя щеки и большіе темные глаза смотрятъ широко, смѣло, прямо и покойно, — такъ и тянетъ къ нимъ… Львовъ тоже его хвалилъ: умный, пріятный, хорошо говоритъ и читаетъ; ему не понравилось только мнѣніе Могутова о лѣтахъ для брака… Надо и объ этомъ спросить его; онъ долженъ сказать, почему, — я вѣдь недаромъ порѣзала руку… Но какъ я его увижу? Послать просить его? Сходить самой? Но съ какой стати? Будетъ смѣшно, онъ можетъ разсердиться… Не разсердится, а смѣшно, неловко, нельзя безпокоить изъ пустяковъ…“

И она начинаетъ думать, какъ удобнѣе, не конфузя себя, не давая повода Могутову смѣяться или замѣтить ея любовь къ нему, увидѣть его, говорить съ нимъ. Она приходитъ къ заключенію, что нужно будетъ сообщить свое желаніе видѣть Могутова Львову или Бречетову, что только они могутъ устроить свиданіе, только чрезъ нихъ она можетъ удовлетворить свое желаніе, не конфузя себя. Является вопросъ, когда назначить свиданіе и гдѣ,- и она рѣшаетъ: конечно, у себя дома. Львовъ или Кречетовъ должны привести Могутова къ Рымнинымъ, и привести не сегодня, не завтра, не послѣ завтра, а во время Пасхи, на первый, на второй или, самое позднее, на третій день.

„Но влюблена ли я въ него, люблю ли я его? — Да, да. У меня мысли, думы о немъ; стараюсь забыть его, и не могу, — онъ такъ и лѣзеть въ мысли, онъ какъ живой стоитъ передъ глазами, — а это и есть любовь… Я, какъ Эсфирь, хочу быть такою, какъ онъ желаетъ, какъ ему хочется, чтобы была хорошая женщина. Онъ хвалитъ, онъ считаетъ Порцію идеаломъ женщинъ, и я хочу быть Порціей: я порѣзала себѣ руку сама, смѣялась при этомъ и мнѣ не было больно. Онъ хвалитъ Эсфирь, — и я познакомилась съ нею, узнала ее и могу быть такой, какъ она… А вѣдь и онъ похожъ на Феликса по уму, смѣлости, по добротѣ… Только онъ еще добрѣе Феликса: тотъ очень умно и зло бранитъ Эсфирь при первомъ свиданіи и не извиняется, а этотъ тоже выбранилъ, но его доброй душѣ было это непріятно, онъ былъ недоволенъ, что выбранилъ насъ, что не научилъ правильно, а выбранилъ… И какъ онъ смотрѣлъ тогда! „Не думайте, что я такой бранчивый: я лучше, я добрый, я люблю всѣхъ, въ томъ числѣ и васъ, хочу учить всѣхъ, но погорячился; учить другихъ такъ трудно, для этого нуженъ геній, — и онъ вспомнилъ чьи-то стихи и сказалъ ихъ. Это вышло такъ хорошо, онъ прочелъ ихъ искренно, отъ души, какъ будто спѣлъ… Да, это любовь… Такова должна быть любовь… Онъ говоритъ, что безъ работы жить нельзя, и мнѣ хочется работать, я хочу работать и буду скоро учить дѣтей, какъ Эсфирь… Но это мнѣ самой пришло въ голову, — я его не знала, когда захотѣлось учить дѣтей… Это было послѣ рѣчи Лукомскаго о стремленіи къ равенству, полному равенству женщинъ съ мущинами. Я долго думала объ этомъ, послѣ совѣтовалась съ папой… Тутъ Могутовъ ни при чемъ“.

— Катя! одѣвайся, — черезъ часъ ѣдемъ на омовеніе ногъ въ соборъ, — прервала Софья Михайловна думы падчерицы…

Гдѣ умъ красавицы не бродитъ,
Чего не думаетъ она?!

III.