Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Что же вы мнѣ посовѣтуете, Катерина Дмитріевна? Я, впрочемъ, съѣмъ того, чего еще не ѣлъ. Ветчину ѣлъ; колбасу — тоже, сало — тоже, поросенка — тоже, индюка — тоже, икру ѣлъ, яйца ѣлъ, — два яйца съѣлъ, — сардинки ѣлъ, паштетъ ѣлъ, — водя глазами по столу, говорилъ генералъ. — Редиса не ѣлъ, не ѣлъ. Отлично, редиса съѣмъ съ масломъ! Не дурно будетъ, Катерина Дмитріевна, какъ вы думаетѣ? — принимаясь за редисъ и расправляя усы, спрашивалъ генералъ, не глядя на дѣвушку, а устремивъ свои маленькіе, живенькіе глаза на редисъ.

VI.

На второй день вечеромъ Кречетовъ стоялъ около рояля, за которымъ сидѣла Катерина Дмитріевна. Она не играла, а тихо и нехотя брала аккорды одною рукой.

— А что же моя просьба? — спросила она.

— Простите, Катерина Дмитріевна?..

— Что?! — быстро и громко вскрикнула она, вскинувъ на него, горящіе огнемъ нетерпѣнія и гнѣва, большіе черные глаза.

Онъ молчалъ и задумчиво-грустно смотрѣлъ на нее.

— Говорите, почему? — опустивъ глаза внизъ, болѣе спокойно сказала она.

— Я предлагалъ ему, конечно, отъ себя, познакомить его съ почтеннымъ Дмитріемъ Ивановичемъ. «У меня нѣтъ даже костюма, чтобы бывать у такого богатаго пана», — отвѣтилъ онъ. Я потомъ долго говорилъ ему о Дмитріи Ивановичѣ, о его добротѣ, объ умныхъ и живыхъ вечерахъ въ его семействѣ, говорилъ и о васъ…

— Что же вы говорили обо мнѣ? — живо перебила она его.

— Что вы прекрасно играете, что вы добры, что вы полны любовью къ правдѣ и добру, что вы готовы дѣлать все для правды и добра! — горячо отвѣтилъ онъ.

— Но вы не могли привести ни одного примѣра въ доказательство вашихъ словъ, — грустно улыбнувшись, тихо сказала она.

— Онъ не спрашивалъ примѣровъ, но еслибы спросилъ, — у меня есть примѣры! — все такъ же горячо, сказалъ онъ.

— Что онъ вамъ отвѣчалъ? — холодно спросила она послѣ короткаго молчанія?

— Поблагодарилъ и сказалъ, что не пойдетъ.

— И только?

— Онъ сказалъ: «не пойду» — такимъ тономъ, что нельзя было больше убѣждать его.

— Да! — сказала она тихо, немного помолчавъ. — Да! — повторила она еще разъ, и вдругъ слезы полились изъ ея глазъ. Она ихъ не утирала, сидѣла ровно, голову держала прямо, рукою брала тихіе неопредѣленные аккорды, а слезы тихо, тихо струились изъ ея глазъ и медленно катились по ее блѣднымъ щекамъ… А Кречетовъ смотрѣлъ на нее, не смѣлъ сказать ни одного слова, не могъ двинуть ни однимъ мускуломъ, хотя любовь, жалость, благоговѣніе, вмѣстѣ съ грустью, злобою и ревностію бушевали въ немъ.

— Гавріилъ Васильевичъ! — быстро обернувшись лицомъ къ нему, громко и отчетливо выговаривая слова, начала она:- Вы сказали, что будете терпѣливо ждать моего отвѣта на вашу… на ваше предложеніе… Мнѣ кажется, что я буду ваша… Только не спрашивайте и не говорите… Я сама вамъ скажу тогда… — и голосъ ея оборвался, и слезы быстро заструились но ея блѣднымъ щекамъ.

— Вы любите Могутова? — осторожно взявъ ея руку съ клавишей и нѣжно цѣлуя ее, спросилъ онъ.

— Не знаю, — тихо отвѣтила она-. — Онъ умный, не похожъ на другихъ… Мнѣ грустно, досадно, я злюсь… Зачѣмъ онъ бѣжитъ меня?… Мнѣ кажется, что я дурная, глупая — и мнѣ грустно, досадно.

— Не нужно вамъ быть лучшей, чѣмъ вы теперь! — перебилъ ее Кречетовъ, сжимая ея руку. — Онъ не бывалъ въ обществѣ, онъ увлекается какою-нибудь идеей и, какъ молодой человѣкъ, черезчуръ увлекается… Нѣтъ человѣка съ душой и сердцемъ, который, увидя васъ, узнавъ васъ, не полюбилъ бы васъ всею силой своего сердца. Онъ не знаетъ васъ, Катерина Дмитріевна!

— Вы такъ думаете?… А какъ сдѣлать, чтобъ онъ узналъ меня?

Онъ молча смотрѣлъ на нее, продолжая сжимать ея руку. Она другою рукой медленно перебирала клавиши, а потомъ быстро отняла свою руку изъ его руки, порывисто утерла ею слезы и пристально посмотрѣла на него.

— Надо подумать, — тихо сказалъ онъ и потомъ, вздохнувъ, опустился на стулъ.

— Скажите мнѣ, Гавріилъ Васильевичъ, что-нибудь такое, что бы я долго помнила, надъ чѣмъ бы долго думала… Отчего вы такой грустный почти всегда? — нѣжно и ласково-тихо спросила она.

Онъ молчалъ.

— Зачѣмъ вамъ нравится «кумиръ поверженный — все-жь богъ?»

— Я любилъ сильно, страстно, всею силой души и сердца, — и моя любовь была разбита, осмѣяна, поругана… Я проклялъ самое чувство любви… Такъ прошло почти десять лѣтъ. Но любовь — богъ! Этотъ богъ былъ поверженъ, забытъ, я презиралъ и ненавидѣлъ его, но богъ поверженный — все-жь богъ. Вы воскресили во мнѣ любовь. Вы — мой богъ, Катерина Дмитріевна!

Она смотрѣла на него пристально и долго. Онъ былъ теперь опять похожъ на того Кречетова, котораго она видѣла въ собраніи: лицо было серьезно, смѣхъ и брюзгливость пропали, глаза горѣли огнемъ увлеченія и голосъ былъ сильный, живой, хотя и не громкій.

— Мнѣ кажется, я буду вашей.

Она улыбнулась, щеки ея чуть-чуть покраснѣли. Онъ страстно поцѣловалъ ея руку:

— Разскажите о вашей разбитой любви, — еще болѣе нѣжно сказала она, довѣрчиво глядя на него.