Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

„Полною жизнью живетъ человѣкъ, — думалъ онъ. — Уменъ, знающъ, физически не обиженъ природою — и присланъ сюда съ жандармомъ, и состоитъ подъ надзоромъ полиціи… „Пойдемте господа“ — только и надумалъ сказать я, желая уйти отъ дикой сцены остервенѣвшей матери, желавшей сорвать свою злость на неповинномъ и уже жестоко наказанномъ ребенкѣ-сынѣ; а онъ какъ тигръ вдругъ озлился и не далъ ребенка на безсмысленное тиранство… А какъ потомъ нѣжно, съ дрожью въ голосѣ, чуть не со слезами на глазахъ, онъ обласкалъ и поцѣловалъ мальчика и повелъ въ себѣ угощать пасхой… И народъ знаетъ лучше насъ, выросшихъ среди народа… Дай Богъ, чтобы наша работа дороги принесла существенную пользу тебѣ, голодный народъ!.. А вѣдь я самъ — сынъ народа, прихотью судьбы превращенный въ барина, съ обѣтомъ не уронить величія знатнаго рода князей Король-Кречетовыхъ… Увы, не намъ, княжескимъ и дворянскимъ родамъ, принадлежитъ будущее, а вотъ такимъ homo novus, какъ Могутовъ… Да, будущее — ихъ, а не наше. Всего недѣлю или двѣ какъ присланъ, присланъ какъ зловредный человѣкъ, и сперва объ немъ распустили дикую исторію, а теперь уже самъ полицеймейстеръ его рекомендуетъ, какъ малаго съ умной головой… И у него на столѣ пасха какъ разъ такая, какъ у меня… Мнѣ прислали пасху Рымнины, а ему прислала ее только она одна… Боже, въ силамъ ли я буду сдѣлать ее счасливой, если она будетъ моей! Любовь безжалостно была разбита, я проклялъ даже это святое чувство и, какъ заживо-погребенный, мыкался по свѣту… Тоска, скука, апатія и мечты, заканчивающіяся обыкновенно желаніемъ покончить съ жизнью самоубійствомъ… И вдругъ ты, одна ты, воскресила во мнѣ все, все, превратила меня опять въ живаго человѣка… „Вѣдь храмъ разрушенный — все-жь храмъ, кумиръ поверженный — все-жь богъ…

«Да будетъ ли она моею? — промелькнулъ въ его головѣ вопросъ, когда фаэтонъ остановился у дома Рымниныхъ, и онъ, какъ бы убѣгая отъ отвѣта на вопросъ, поспѣшно сошелъ съ фаэтона и торопливо взбѣжалъ по лѣстницѣ во второй этажъ. — Неужели она, моя единственная отрада и надежда въ будущемъ, будетъ принадлежать не мнѣ, а этимъ homo novus?» — опять, промелькнулъ въ его головѣ вопросъ, когда онъ вошелъ въ переднюю, и онъ опять поспѣшилъ снять калоши и пальто и торопливою походкой, съ тоскливымъ выраженіемъ въ лицѣ, вошелъ въ залу, а изъ него въ гостиную.

— Почему вы, князь, чуть не послѣднимъ являетесь христосоваться съ нами? — встрѣтила Кречетова Софья Михайловна, сидя на диванѣ въ гостиной и протягивая ему руну.

— Виноватъ, Софья Михайловна… Но прежде всего позвольте поздравить васъ съ праздникомъ, пожелать вамъ всего хорошаго и поблагодарить за пасху, — цѣлуя руку Софьи Михайловны, сказалъ Кречетовъ.

— А васъ за букеты и альбомы. Какой у васъ прекрасный вкусъ, князь! Вѣдь это вы сами выбирали картинки для альбомовъ?

— Да… Но какъ ваше здоровье, Софья Михайловна? — спросилъ Кречетовъ, который всегда чувствовалъ нѣкоторую неловкость и стѣсненность, оставаясь съ глазу на глазъ съ дамами и, особенно, когда заходила при этомъ рѣчь о его собственныхъ вкусахъ, хотя говорить о самомъ себѣ онъ и любилъ.

— О, пожалуйста, не спрашивайте о моемъ здоровьѣ! Я скоро, какъ милости, буду просить у Бога — послать мнѣ какую-нибудь болѣзнь. Помните, какъ, кажется, Сабакевичъ у Гоголя… Ха-ха-ха! — весело шутила Софья Михайловна.

— Дмитрій Ивановичъ и Катерина Дмитріевна, надѣюсь, тоже въ добромъ здоровьѣ? — съ тоскливой улыбкой спросилъ Кречетовъ.

— Дмитрій Ивановичъ — какъ всегда: ни то, ни сё, а у Кати сами спросите… Катя, Катя! — громко крикнула Софья Михайловна.

Катерина Дмитріевна, въ бѣломъ платьѣ, съ распущенными и заброшенными небрежно назадъ волосами, веселая и улыбающаяся, появилась въ гостиной.

— Христосъ воскресе, Гаврилъ Васильевичъ! — громко и весело сказала она, поспѣшно подходя къ Кречетову съ протянутою впередъ рукою.

— Какъ вы сегодня особенно прекрасны! — сказалъ Кречетовъ послѣ поздравленія и цѣлованія руки дѣвушки, пристально смотря на нее, любуясь ею и слегка улыбаясь, хотя въ улыбкѣ его замѣтна была грусть, она имѣла кисло-сладкій видъ. Послѣ своего объясненія въ любви онъ въ первый разъ видѣлъ ее, и что-то кольнуло его теперь внутри, какъ-то непріятно было ему, что она встрѣчаетъ его веселая и улыбающаяся.

— Мнѣ сегодня очень весело, а вамъ? — спросила она, садясь на диванъ рядомъ съ мачихой.

— Мнѣ?… Я — какъ всегда, Катерина Дмитріевна… Я уже окристаллизовался въ опредѣленную форму и только могу все слабѣй и слабѣй отражать свѣтъ, но увеличивать свой блескъ уже не могу, еслибы даже солнышко и особенно сильно направило свои ясные лучи на меня, грустнымъ тембром въ голосѣ и съ кисло-сладкою улыбкой отвѣтилъ Кречетовъ.

— Вы сегодня разсѣянны, князь, — не отвѣчаете на мои вопросы! Я очень интересуюсь знать, почему вы такъ поздно къ намъ? — спросила Софья Михайловка. — Все наша затѣя — желѣзная дорога — виновата, Софья Михайловна.

— Какъ? Дмитрій Ивановичъ мнѣ говорилъ, что вы уже все рѣшили и перерѣшили! — весело удивилась Софья Михайловна.