Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Я вчерась еще пождала его, — болѣе спокойно начала разсказывать Лукерья, — да думаю, можетъ его хозяинъ разговѣться оставилъ. Гляжу, а его и сегодя нѣтути, до десяти часовъ нѣтути. Ну, я и пошла къ хозяину… Похристосовалась, какъ слѣдуетъ, опосля и спрашиваю про мальчишку. — «Мальчишка твой въ полиціи, потому что онъ подлецъ и ябедникъ», — хозяинъ-то мнѣ говоритъ. — Дитя малое, глупое, — я-то говорю, — гдѣ ему подлость понимать, развѣ по глупости што сдѣлалъ. — «Нѣтъ, — хозяинъ-то говоритъ, — не по глупости: онъ, говоритъ, больно уменъ сталъ, жаловаться на меня въ мировому ходилъ. Вотъ я, говоритъ, его сперва въ полицію свелъ, а тамъ, говоритъ, его отодрали, — здорово отодрали, не скоро заживетъ, долго, говоритъ, помнить будетъ… А отодрамши, говоритъ, въ тюрьму засадили, всѣ праздники просидитъ въ тюрьмѣ… Какъ сказалъ онъ: отодрали, да не скоро заживетъ, да что въ тюрьмѣ онъ, — такъ у меня сердце и обмерло…. Худенькій онъ у меня, дитя слабое, кровь-то у него почитай что благородная… Ну, я ужь и не помню, что потомъ было…. Прибѣжала это я въ полицію, спрашиваю сынишку, да какъ сняла съ него штанишки, да посмотрѣла на писанку-то эту, такъ и сама не знаю, что со мной сталося: кричу, ругаюсь, его тащу за собой…. Крику надѣлала на весь дворъ, а солдаты полицейскіе смѣются:- „Ладно, говорятъ, расписали!“… А опосля и меня хотѣли въ тюрьму: мальчишкѣ срокъ не прошелъ, а я его туда не пущаю, домой тяну…. На мое счастье барыня какая-то важная въ окно посматривала. Позвала меня подъ окошко, спрашиваетъ. Ну, а ей все и разсказала, да на колѣнкахъ просила отпустить сынишку… Ну, барыня сжалилась, позвала какого-то полицейскаго, поговорила малость, да и велѣла мальчишку отпустить….

— Викторъ Александровичъ! Барины вы мои дорогіе! Ну, развѣ есть законъ такъ-то мальчишку стегать?… Чуть не на смерть застегали дитё малое!.. Проклятые, подлецы!.. Я этого такъ не подарую, я судъ надъ ними найду! Нынѣ новый судъ есть! — рыдая и всхлипывая закончила Лукерья свой разсказъ.

— Конечно, есть. Вы, Лукерья, губернатору жалуйтесь, а если онъ ничего не сдѣлаетъ, такъ я вамъ напишу прошеніе къ мировому судьѣ…. Успокойтесь, праздники пройдутъ и вы жалуйтесь, — наставительно успокоивалъ Переѣхавшій Лукерью.

— А можетъ и стоитъ сынишка-то твой?

— Кто зря пороть будетъ?

— Конечно, чего зря пороть!

— Доведись на меня, такъ я бы ему, сынишкѣ-то, еще сама бы всыпала такъ-то!

— Пусть помнитъ, въ другой разъ не шкодитъ!

— Пойдемте, господа, обратился Кречетовъ къ Переѣхавшему и Могутову, брюзгливо посмотрѣвъ на толпу, изъ которой сыпались подобныя замѣчанія и совѣты.

— А я нешто по головѣ его поглажу? Я его… проклятаго проучу! — и Лукерья съ поднятою рукой бросилась на мальчика.

— Такъ грѣхъ, Лукерья! — оттолкнувъ ея руку далеко прочь, порывисто обнявъ одною рукою мальчика и отстранивъ его, съ суровымъ, грозно устремленнымъ на Лукерью взглядомъ, съ сжатою въ кулакъ и приподнятою въ верхъ другою рукою, громко крикнулъ Могутовъ.

Кречетовъ, и Переѣхавшій съ невольнымъ страхомъ смотрѣли на него. Тмъ казалось, что если Лукерья, на правахъ матери, вздумаетъ отнимать мальчика, то Могутовъ съ такою силой оттолкнетъ ее, отъ себя, что она грохнется со всѣхъ ногъ на земь, далеко отброшенная прочь.

Лукерья, какъ мгновенно ошеломленная, не зная что ей дѣлать, безсмысленно смотрѣла по сторонамъ, а потомъ начала горько рыдать и всхлипывать. Мальчикъ тоже началъ тихо плакать.

— Полно плакать, мать не будетъ тебя обижать… Пойдемъ пока ко мнѣ, я угощу тебя вкусной пасхой, — та еще и не ѣлъ пасхи, — да, шалунъ мальчикъ? — и Могутовъ приподнялъ мальчика, поцѣловалъ его въ лобъ и потомъ повелъ его къ себѣ.

Лукерья, продолжая рыдать, поплелась вслѣдъ за ними.

— Эко добрый баринъ, — пожалѣлъ мальца!

— Какъ не пожалѣть! Дитя малое, — а ишь…

— Здорово, подлецы, выпороли!

— А можетъ и за дѣло…

— Какое дѣло! Вѣдь, дитя, не большой, — какое дѣло!

Толпа расходилась, дѣлая такія замѣчанія. Переѣхавшій простился съ Кречетовымъ и вернулся къ Могутову.

III.

Кречетовъ вышелъ за ворота и сѣлъ въ фаэтонъ, запряженный, по-русски, тройкою небольшихъ лошадей, бѣлыхъ, съ круглыми, черными, неправильными пятнами. Объ этихъ лошадяхъ, равно какъ и о старомъ-престаромъ кучерѣ, съ длинной, совершенно бѣлою бородой, шутники города говорили, что они такъ же оригинальны и такъ же замѣтны чуть не за сто верстъ, какъ и ихъ владѣлецъ.

— Къ Рымнинымъ, — сказалъ Кречетовъ кучеру и задумался надъ только-что видѣнной имъ сценой съ сильно высѣченнымъ мальчикомъ. Скоро, впрочемъ, грустныя мысли о варварствѣ родныхъ нравовъ, такъ жестоко отражающихся даже на дѣтяхъ, смѣнились у него болѣе веселыми думами о Могутовѣ.