Подумаешь, попал – 2

Мы, наконец-то, отчалили. Платформа, медленно набирая ход, устремилась к противоположному берегу. Шум двигателя делал бессмысленным любой разговор, для того, чтобы что-то сказать приходилось орать. Поэтому все стояли молча, прижавшись к бронеавтомобилю. Из охраны было только два человека, младший лейтенант Иверцев, командир взвода охраны и тот самый сержант Леонид Батюшин, которого я наметил в свои ординарцы. Остальные переправятся позже.

Начштаба, Иннокентий Александрович Лисицын, старался выглядеть бодрячком, вглядываясь в медленно приближающийся берег. Я про себя посмеивался, глядя на то, как подполковник, подрагивающими руками, пытался прикурить от спичек папиросу. Спички все время гасли. В конце концов, начштаба смял папиросу и бросил ее в воду. Впрочем, я зря потешался над Иннокентием, сам я тоже испытывал волнение. Нет, не от страха, что платформа, по какой-то причине, может опрокинуться. Меня волновало какое-то непонятное предчувствие чего-то нехорошего. А своей интуиции я привык доверять.

Мы проплыли мимо места разрыва моста, его уже не было, саперы-понтонщики уже завершали работы по сцепке платформ. Значит, мост опять заработает. Я помахал левой рукой Гаспаряну! Молодец, майор, надо будет представить к награде.

Я все же решил действовать незамедлительно. Сунулся в БОА, в котором находился лишь один человек – связист. Правильно, ему по долгу службы надо быть всегда на связи.

– Вызывай второго! – бросил я ему, усаживаясь рядом.

– Второй, второй! Я первый! Прием! – затараторил радист.

Вскоре Вяземцев ответил:

– Первый, я второй! На связи!

– Второй, конвейер сейчас запустится! После коробочек пусть идет Катька.

Какое-то время было молчание, потом донесся голос полковника:

– Вас понял, после коробков к вам в гости придет «Катя» с гостинцами.

Артур Николаевич уже привык к незамысловатым выражениям слов, хоть немного скрывающих смысл сообщений по радиосвязи, и потому в точности выполнил мой приказ.

Уже через пару часов бригада Баланова и дивизион «катюш» были на правом берегу Днепра. До этого я еще раньше связался с авиационным полком и потребовал произвести авиаразведку, по возможности в самую глубь находящейся под немцами территории, особенно в районе Днепропетровска. Повсюду были разосланы мобильные группы разведки с целью раннего обнаружения больших сил немцев.

Я оглядел десантников, которые своими действиями помогли захватить плацдарм с наименьшими потерями. Докладывал капитан Забелин. С перевязанной головой, в разодранной гимнастерке, он не выглядел оборванцем. Сразу видно – герой! Так тому и быть, всех приставлю к наградам. Потери у них тоже были существенными, от двухсот человек

в строю осталось едва ли не тридцать человек.

– Что, жарко пришлось? – спросил я капитана.

– Не без этого, – ответил тот, – и добавил: – Если бы помощь вовремя не подоспела, все бы полегли! Немцы тоже воевать умеют.

Я пригляделся к разведчикам, и спросил:

– А где младший лейтенант Рябинин? Неужто погиб?

– Жив здоров! Там последнюю партию раненых отправляют, тех, кого полегшее зацепило, – он махнул рукой в сторону берега, где к самоходной платформе санитары подносили раненых.

Я посмотрел туда и чуть не выругался. Среди медработников была Людочка. Она в данный момент перевязывала руку одному раненому, а возле нее стоял Рябинин и что-то говорил ей. Вот же девчонка! Все же умудрилась попасть в рейд.

На той стороне, откуда мы приплыли, уже развернулся полевой госпиталь. Платформа, приняв раненых, отошла от берега. Людочка, осталась на этом берегу и вместе с Рябининым пошла в нашу сторону. Рябинин, подойдя, козырнул и сказал:

– Товарищ генерал-майор, разрешите встать в строй!

Людмила осталась стоять чуть в сторонке.

Речь моя была короткой, но вдохновляющей. – Поблагодарил десантников за их подвиг, сказал, что все они будут отмечены высокими наградами. Забелин протянул мне список особо отличившихся. Я мельком глянул в него, прежде чем передать начштабу Лисицыну. Там было коротко, обозначено кому, за что, и к какой награде представлен каждый. Нашел, фамилию Рябинина – Орден красного знамени за уничтожение усиленной гаубичной батареи, состоящей из шести орудий, а так же ее личного состава.

В глаза бросилась фамилия Епифанцев, к Ордену красной звезды, посмертно – за уничтожение вражеского дзота с пулеметом. Под фамилией почему-то стояла приписка – москвич.

Указав на нее Забелину, я спросил:

– Почему не указано звание, и причем здесь его место жительства?

– Так больше ничего о нем не известно! Только имя – Николай. А на его награждении настоял младший лейтенант Рябинин. Он и сделал отметку о месте жительства. Он вообще не из нашей роты, – добавил капитан, – прибился к нашим после побега из концлагеря.

Я вспомнил Епифанцева, того из 41-го. Его тоже звали Николаем, и родом он был из Москвы. Он, не он, но я подписал листки и передал Лисицыну для оформления.

– Ну, а на тебя, герой, отдельную резолюцию напишу, – сказал я капитану, – Да и на Гаспаряна тоже. Как быстро среагировал и восстановил переправу!