Подумаешь, попал – 2

Ближе к утру, когда пригнали пленных, на участке одного из батальонов полка, левее от них, донеслись приглушенные расстоянием выстрелы и даже какой-то взрыв. Гюнтер поднял роту по тревоге, но скоро все стихло. Что произошло, узнать было невозможно – рации у них не было, а телефонная линия еще не была подведена.

Ближе к обеду стали слышны разрывы бомб. В бинокль обер-лейтенант рассмотрел, как их самолеты кого-то бомбят. Очевидно, русские, получив ночью отпор, решили переправиться днем. Безумцы, все в реке и потонут!

Вскоре опять наступила тишина. Гюнтер решил отправить для выяснения обстановки единственного мотоциклиста в роте. Заодно пусть уточнит, почему связисты до сих пор не протянули телефонную линию и куда делся взвод саперов, обещанный ему для минирования этого чертова оврага. А пока пришлось отправить туда двоих наблюдателей.

Гюнтер выглянул из палатки, чтоб окликнуть денщика, глянул на копающих русских и подумал, надо бы пристрелить парочку для назидания другим. Пусть быстрее шевелятся. Он окрикнул старшего охранника из вспомогательного отделения -хиви, чтобы тот подошел к нему, и вдруг услышал рокот мотора.

– Братва, ложись! – раздался громкий крик, и тут же прозвучали автоматные очереди.

Последнее, что увидел обер-лейтенант Гюнтер – выползающий из оврага танк. При крике, на землю, как по команде, упали почти все, в том числе и охранники. Лишь немногие, замешкавшись в непонимании того, откуда поступила команда, попали под автоматные очереди. Стрелявшие перенесли огонь по палаткам, из которых выбегали ошарашенные немцы.

Внезапно ганомак, стоявший до этого спокойно, ожил. Точнее, пулемет бронемашины выпустил в сторону стрелявших длинные очереди. Вскрикнул и, уткнувшись в траву, затих один из молодых солдат. Выронил автомат один из команды «самохода», со стоном схватившись за правое плечо – крупнокалиберная пуля попала ему в ключицу, раздробив её. Но этовсе, что успел сделать немецкий пулеметчик. Выпущенный из Т-34 снаряд оставил от него одни ошметки, разлетевшиеся в разные стороны.

Танк, произведя выстрел, рванул вперед, перескочил через не докопанный окоп, подмял под себя одну палатку, устремился к другой. Вслед за танком, вскочив с криками «Ура!», стреляя на ходу, ринулись в атаку и шестеро уцелевших бойцов. Оставшиеся в живых немцы, а их еще было не мало, в ужасе не знали, что делать. Многие побежали. Им показалось, что напавших на них было сотни! И еще танки! Впрочем, кое в чем они были правы. Разобравшись, в чем дело, атакующих поддержали военнопленные. С кирками и лопатами они набросились на немцев, не обращая внимания на то, что те стреляли в них в упор. Хуже всего пришлось конвойным. Их забивали с остервенением, даже после того, как те уже не шевелились, лопатами сносили им головы, отрубали руки. Одному загнали кирку в глазницу, да так и оставили её там торчать.

Бой был коротким и яростным. Лишь немногие немецкие солдаты, поднявши руки вверх, остались в живых, и то благодаря вмешательству сержанта-моториста, который взял их под свою опеку, заявив, что пленные нужны в качестве языков.

При виде этого побоища майору Бровкину стало дурно. Тошнота подступила к горлу. Конечно, ему не раз приходилось видеть множество убитых, но такое … Больше десятка они раздавили танком, неизвестно скольких срезали пулеметом, с остальными расправились его бойцы и бывшие военнопленные. Последние потеряли немало своих товарищей, которые с лопатами с остервенением лезли под пули, пытаясь добраться до врага. Может, потерь было бы и меньше, но Бровкину пришлось остановить танк и прекратить стрельбу из пулеметов, чтобы не подавить и не расстрелять своих. Не полезли в рукапашку и его бойцы, расстреливая немцев на расстоянии.

И так, все было кончено, эйфория прошла, стали оказывать помощь раненым, собирать оружие. Своих убитых бывшие пленные похоронили в не дорытой землянке, ни немцев, ни, тем более, конвоиров трогать не стали.

Кривой подошел к одному из убитых конвойных, которому вогнали кирку в голову и сказал:

– Ну, и кто теперь из нас Кривой, Писклявый? – и плюнул на труп.

Он никому не говорил, что именно Писклявый, схватившись в пьяной драке за нож, порезал ему лицо. Подошел Рыжий. С деланным сожалением он посмотрел на труп и сказал:

– И с кого я, Кривой, теперь спрошу три косаря?

Тот, обернувшись, ответил:

– Нашел о чем жалеть, рядовой Рыжиков! И запомни, пока мы в армии, я для тебя сержант Леонид Кривошеев.

– Понятно, товарищ младший сержант, – пробубнил Рыжий, – только вот лычки не забудьте к погонам нацепить.

– Как только отметку в солдатской книжке сделают, не забуду, – ответил ему Кривошеев и похвастался: – Гляди, какие часики я с немецкого офицера снял! Получше твоих будут!

– Подумаешь, серебряный корпус! Я себе золотые «котлы» раздобуду, -

проговорил Рыжий, разглядывая часы на руке друга.

– Золотые? А на войне-то они тебе зачем?

– А чтоб завидовали!

Дальнейший их разговор прервала команда «Становись!»

Это кричал, встав на танк, Бровкин.