Подвалы твоего сердца (СИ)

Она стояла к нему спиной в комнате с золотистыми прозрачными занавесками на огромных окнах. Буйство красок за стеклом резало взгляд, но помещение утопало в мрачной синевато-зеленой атмосфере. Такой была его комната в Мэноре. Только эти окна, наполненные живостью цвета, выбивались из общей обстановки древней мрачности и безмолвия. Гермиона обнимала себя за плечи и, склонив голову, любовалась ослепительным солнцем. Вся её фигура, высвеченная дневными бликами, казалась исключительно божественной — настолько призрачной и светящейся была. Серебряный шелк приглушенно блестел на изгибе талии и бедрах, спускаясь почти к полу. Локоны, завиваясь послушнее обычного, всей копной были откинуты на лопатки. Одна из тонких бретелек неловко спала с плеча, обнажая чуть больше кожи.

— До каких пор ты будешь преследовать меня, Грейнджер? — его голос звучал на удивление глухо. Плечи гриффиндорки вздрогнули, но она так и не повернулась. Не могла из-за по-детски наивного страха увидеть чудовище, в которое мог превратиться Драко.

— Разве все не наоборот? — её голос дрожал в начале, но под конец фразы окреп и зазвенел с привычными железными нотками. — Кажется, ты обещал прийти за мной.

— Не так скоро. Хотелось бы помучить оступившуюся гриффиндорку стыдом еще немного, — подходя к ней со спины почти вплотную, ехидно усмехнулся Драко, но внутри него не было ничего даже близко похожего на веселье. Хотелось увидеть в её глазах отчаяние и сожаление, хотя Малфой понимал, что это ему мало поможет. Гермиона никогда не была расположена к преступникам, подобным ему и его семье, и никогда не будет. Особенно теперь.

— Красивое море, — вдруг произнесла она, прикасаясь пальцами к стеклу. — Я так давно не видела настолько теплого солнца. Кажется, если я выйду на улицу — согреюсь навсегда.

— Так иди, — злобно пробормотал Драко, раздражаясь от глупости мыслей волшебницы.

— Не могу, — прошептала она, отнимая руку от стекла. — Только не одна.

— Позовешь Нотта?

— Хватит.

— Что? Неужели Уизли? Ну, Грейнджер, я догадывался, что ты мазохистка…

— Прекрати! — Гермиона наконец повернулась для того, чтобы столкнуться с холодным взглядом. Она испугалась даже больше, чем на то рассчитывала. Слизеринец выглядел зловеще. От его бледной кожи веяло могильным холодом, которым была пропитана мрачная комната. Волосы, уложенные в безукоризненном проборе направо, казались почти седыми. Проблески серебра переливались в лучах меркнущего солнца. Блики, падающие на Драко, обращались в ледяные прожекторные лучи. За плечами юноши была лишь темнота, в которой что-то мерзко перешептывалось. Создавалось впечатление, что вся комната была наполнена гремучими змеями. Повернувшись лишь раз, она поняла, что уже не сможет снова посмотреть на солнечное побережье. Малфой притягивал взгляд. Белая полураспахнутая рубашка обнажала ключицы, изрезанные тенями; заострившиеся от худобы скулы то и дело подрагивали, будто Драко хотел что-то сказать, но постоянно осекался, а стеклянные глаза — те самые, что так ненавидела Гермиона — своими осколками впивались в неё, причиняя боль. По щекам покатились предательские злые слезы, и она почувствовала, как они согревают похолодевшую кожу.

— Я найду тебя, — твердо произнесла Гермиона.

— Нет, Грейнджер, больше ты не будешь творить все, что вздумается.

— Ты ошибаешься, — огрызнулась она, трясясь от злости. — Чего бы мне это ни стоило, я отыщу тебя и тогда…

— Что? — с пылом отозвался Драко, ступая ближе. Властным движением руки он стер слезы с её щек и впился в глаза нетерпеливым взглядом.

— О, лучше тебе не ждать нашей встречи, — испуганно пролепетала Гермиона, не в силах отшатнуться от прикосновений.

— Да неужели? — он иронично хмыкнул, изогнув бровь, а его ладони соскользнули с влажных щек на тонкую шею. Длинные пальцы вцепились в теплую кожу, сдавливая горло. Гермиона не проронила ни звука, но зажмурила глаза. — Ни капли былой неуверенности.

— За неуверенность приходится расплачиваться.

— Расплата… — Драко хмыкнул. — Ты подобрала правильное слово для описания того, что тебя ждет, когда мы снова встретимся.

— И что же?

Она спросила так бесстрашно, что Малфой сразу понял — он проиграл. Вслед за этим пришла следующая мысль: он поднял белый флаг уже давным-давно, в тот утренний час, когда она впервые поприветствовала его. Для его души, утонувшей во мраке, те короткие слова были подобны улыбке на похоронах — неуместными, необъяснимыми, но вселяющими некоторую надежду.

Драко отступил назад. Тьма сковала его плечи и запястья, принимая в свои объятия. Он отступал назад и молчал, потому что сказать было совершенно нечего. Грейнджер снова была победительницей, почивавшей на лаврах, а он — жалким проигравшим, трусливо скрывающимся после очередного поражения. Малфой не мог причинить ей боли. Казалось, что даже если на него наложат «Империо», Драко скорее убьет себя, чем сделает хоть что-то, что заставит Грейнджер ненавидеть его ещё больше.