Подвиг

Докладъ капитана Холливеля произвелъ впечатлнiе. Какъ ни мала была группа статистовъ общества «Атлантида», она оказывала большое дйствiе. Она разрушала Совтскую республику. Въ Европ понимали, что гибель большевиковъ въ Россiи могла предвщать возстановленiе Россiйской Имперiи. Этого нельзя было допустить. Съ уничтоженiемъ въ Россiи большевицкаго режима падала вся проблема спасенiя рабочихъ Европейскихъ странъ. Они теряли громадную, уже вымирающую страну, подлежащую заселенiю. Еще того боле были взволнованы капиталисты и банкиры. Крахъ громадныхъ предпрiятiй, связанныхъ съ совтами, пугалъ Европейскiя правительства. Были созваны чрезвычайныя конференцiи для разршенiя вопроса помощи большевикамъ и выручки ихъ.

III

Въ «Запискахъ изъ Мертваго дома» Достоевскаго описана страшная «Николаевская» каторга. Нельзя безъ содроганiя читать эту книгу. Бритыя наполовину головы каторжниковъ, клейменые лбы, спины, исполосованныя ударами палокъ и плетей, рубцы, проступающiе въ бан, на пару, какъ свжiя раны, звонъ кандаловъ … И за вс годы каторги, сколько бы ихъ ни было, человкъ ни на одну минуту не остается одинъ … «На работ всегда подъ конвоемъ, дома съ двумя стами товарищей и ни разу, ни разу — одинъ» … …"Кром вынужденной работы, въ каторжной жизни есть одна мука, чуть ли не сильнйшая, чмъ вс другiя. Это вынужденное общее сожительство. Общее сожительство, конечно, есть и въ другихъ мстахъ, но въ острогъ-то приходятъ такiе люди», — пишетъ . М. Достоевскiй, — «что не всякому хотлось бы сживаться съ ними, и я увренъ, всякiй каторжный чувствовалъ эту муку, хотя, конечно, большею частью, безсознательно.» …Для лицъ образованнаго класса, семейнаго воспитанiя, культуры, если и не очень утонченной, то все-таки не каторжной, ко всему этому прибавлялись совершенно особыя — именно каторжныя, ужасныя, нравственныя мученiя. — …"Скажу одно: — что нравственныя лишенiя тяжеле всхъ мукъ физическихъ. Простолюдинъ, идущiй на каторгу, приходитъ въ свое общество, даже, можетъ быть, еще въ боле развитое. Онъ потерялъ, конечно, много — Родину, семью, все, но среда его остается та же. Человкъ, образованный, подвергающiйся по законамъ одинаковому наказанiю съ простолюдиномъ, теряетъ часто несравненно больше его. Онъ долженъ задавить въ себ вс свои потребности, вс привычки, перейти въ среду для него недостаточную, долженъ прiучиться дышать не тмъ воздухомъ. Это рыба, вытащенная изъ воды на песокъ … И часто для всхъ одинаковое по закону наказанiе обращается для него въ десятеро мучительнйшее. Это истина… Даже если бы дло касалось однихъ матерiальныхъ привычекъ, которыми надо пожертвовать» …

Но все-таки «Мертвый домъ» былъ прежде всего домъ, и притомъ населенный живыми людьми. Въ немъ были комнаты, или палаты, въ немъ были покои, отдльныя кухни и въ нихъ старшiе изъ арестантовъ и надсмотрщики-инвалиды. Въ покояхъ были деревянныя нары, на которыя не запрещалось положить тюфячокъ и подушку, завести себ своеодяло. У каторжниковъ была собственность — сундучки съ замками, гд хранилось ихъ благопрiобртенное имущество и кое-какой инструментъ, потому что вс каторжники въ свободное время, а зимою особенно его было достаточно, занимались своимъ дломъ. Они зарабатывали свои деньги. Они были въ тепл и сыты. Пища была достаточная и приличная, а хлбъ славился и за острогомъ. Они были одты въ каторжное платье, они ходили въ ужасную баню, и когда доходило дло до какой-то черты — они, — правда, съ опасностью наказанiя — «гуляли», то-есть пьянствовали …

Да … «шумъ, гамъ, хохотъ, ругательства, звукъ цпей, чадъ и копоть, бритыя головы, клейменыя лица, лоскутныя платья, все — обруганное, ошельмованное … да, живучъ человкъ … Человкъ есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его опредленiе» …

Въ «Мертвомъ Дом«были люди, знавшiе за собою вину, совершившiе преступленiе. Можетъ быть, не сознавшiеся въ немъ, не раскаявшiеся и не раскаянные, какъ они сами про себя говорили: — «мы — народъ грамотный» …, «мы погибшiй народъ …. Не умлъ на вол жить, теперь ломай зеленую улицу, повряй ряды …. Не слушался отца и матери, послушайся теперь барабанной шкуры. Не хотлъ шить золотомъ, теперь бей камни молотомъ». Какъ ни куражились они, какъ ни фанфаронили, ни «держали свою линiю», какъ ни форсили — душа ихъ была надломлена преступленiемъ — «арестанты почти вс говорили ночью и бредили. Ругательства, воровскiя слова, ножи, топоры чаще всего приходили имъ въ бреду на языкъ. «Мы народъ битый», — говорили они — «у насъ нутро отбитое, оттого и кричимъ по ночамъ» …