Подвиг

Сколько разъ, вотъ такъ же по утрамъ онъ стоялъ на маленькомъ крылечк блой, мазаной хаты на хутор Поповскомъ. И такъ же осенью была непогода и съ ночи сялъ маленькiй дождь. Но тамъ утромъ!.. Боже!.. Какая красота была тамъ ранними зорями, даже и въ хмурные осеннiе дни! Хата стояла на краю хутора. За низкимъ тыномъ, обвитымъ косматымъ терновникомъ чернла степь. И надъ нею — и какъ это всегда было красиво и полно Божьяго величiя — подъ черными осенними тучами золотой разсвтъ пылалъ. Въ т часы подъ такимъ же… да никогда не подъ такимъ, а подъ свжимъ душистымъ, съ неба спадающимъ дождикомъ сами собою Давидовы псалмы лзли на память и удивительныя молитвы слагались въ голов.

«Господи, отрада моя, прибжище мое, красота мiра Твоего передо мною и къ Теб простираю руки мои».

А какой густой терпкiй духъ полыни и этого особаго степного, земляного воздуха шелъ отъ широкой дали! Вдругъ перебьетъ его соломенною гарью — у сосда, знать, печь растапливать стали, — отнесетъ дымокъ въ сторону, и опять запахъ земли, безпредльной степи и стараго жнивья. Отъ большой скирды хлбомъ пахнетъ. Навозомъ отъ сарайчика. Овцами изъ недалекой, камнями обложенной кошары… И народятся звуки. Запоютъ третьи птухи, залаетъ собака у Байдалаковыхъ, и ей отвтятъ другiя по всему хутору. И потомъ вдругъ на минуту все смолкнетъ. Станетъ тогда слышно, какъ вздыхаютъ лошади, со звономъ льется молоко въ ведерко. Значитъ, тетка Марья съ Аниськой пришли доить коровъ.

— Да… Хорошо!.. Ахъ хорошо!..

Нифонтъ Ивановичъ замчаетъ, что пальтишко его намокло и съ сдыхъ прядей холодныя капли бгутъ по бритымъ щекамъ и падаютъ на сдые усы.

Пора за работу.

На маленькой газовой плитк, въ жестяномъ чайник ключомъ кипитъ вода. Чернетъ рядомъ въ кострюльк, плавясь, вонючiй сапожный варъ.

— Фирсъ, — кричитъ старикъ за перегородку. Оттуда слышенъ шопотъ, смшокъ, будто поцлуи, шлепокъ по спин, и появляется Фирсъ, немытый, лохматый, по мод остриженный — копна волосъ на темени, а надъ ушами такъ гладко острижено, что сквозитъ желтая кожа. Лицо кругомъ бритое — на казака совсмъ не похожiй. На блую съ голубыми полосками рубашку, безъ воротника и безъ галстуха, накинутъ потрепанный пиджачишко, штаны въ полоску спускаются едва до щиколотокъ, а на большихъ ногахъ обуты толстоносые американскiе рыжiе ботинки.

— Здравствуйте, ддушка, Нифонтъ Ивановичъ, — развязно говоритъ Фирсъ.

— Ты, братъ, раньше морду да лапы помой, да Богу помолись, а тады уже здоровкайся.

Фирсъ идетъ къ умывальнику съ проведенной водой въ углу комнаты и плещется тамъ. Потомъ у зеркала расчесываетъ жесткiе, перьями торчащiе волосы и подходитъ къ дду, протягивая руку съ широкою ладонью.

— Бонжуръ гран-пэръ, — говоритъ онъ, громко фыркая. Ему нравится его шутка.

— Обормотъ… Право обормотъ, — ворчитъ ддъ,

— А ты что же Богу то молился?

— Какъ я могу молиться, Нифонтъ Ивановичъ, коли ежели я сомнваюсь? Кругомъ, можно сказать, такая культура… Автомобили, метрополитэнъ, Тур-д-Эйфель, Трокадеро… — Тутъ молитва мн кажется жестокой сарказмой.

— Обормотъ… И въ кого ты такой дурной уродился?..

— Ну, что вы, Нифонтъ Ивановичъ, одно слово затвердили… Тутъ такое образованiе… Права человка… Рентабельность…

— Ты… Образованный… — сердито кричитъ ддъ.

— Ты какъ дратву то держишь. Ты мн эдакъ только товаръ портишь… Образованный… Теб сколько годовъ?

— Двадцать третiй пошелъ.

— Это теб уже въ первой очереди служить… Я въ твои годы какъ джигитовалъ… Ты на лошадь ссть не сможешь!.. Образованный… Съ какой стороны къ ей подойти такъ и то не знаешь.

— Съ правой… Нтъ… съ лвой… Конечно, съ лвой.

— Съ лвой… Дурной… Ты къ ей подходи такъ, чтобы она тебя издаля восчувствовала. Уваженiе теб оказала. Ты къ ей съ любовью… Огладь!.. Осмотри!.. Чтобы большой палецъ подъ подпругу пролзалъ… За луку потрогай… Поводъ разбери… А тады уже садись по прiему, какъ учили… Вотъ это теб красота будетъ.

— Что жъ, Нифонтъ Иванычъ, старыя то псни пть. Нынче, какая такая лошадь?… Ее теперь можетъ въ зологическомъ саду только и сыщешь. Теперь — машина. Еропланы по небу, таньки по земл. Я видалъ войну то въ синема. Совсмъ даже не такъ, какъ вы разсказываете… Люди въ земл закопались… Лошади нигд и не видать… Людей на камiонахъ везутъ… Соскочутъ и заразъ въ землю ушли… Тамъ бетонъ… Газы… Вотъ она война то такъ обернулась… Да и теперь, какая такая война, когда Лига Нацiй и образовательный милитаризмъ.

— Обормотъ…

Старикъ наклоняется подл низко опущенной электрической лампочки и стучитъ молоткомъ по кож, натянутой на деревянную колодку.

Такъ работаетъ онъ, молча, хмуро, сердито сверкая срыми глазами, пока не услышитъ голосъ полковника:

— Нифонтъ Иванычъ, откройте собак дверь.

XI

День проходитъ въ работ. Нифонтъ Ивановичъ и Фирсъ тачаютъ сапоги, подбиваютъ подметки, наставляютъ каблуки, ставятъ заплатки — работа черная, дешевая, неблагодарная. Весь уголъ подвала заваленъ старыми башмаками съ мловыми отмтками на рваныхъ подошвахъ, и нудно пахнетъ отъ нихъ старою кожею и людскою, нечистою прлью. Рядомъ Зося готовитъ обдъ и тутъ же стираетъ блье.