Подвиг

— Но какъ то поршить ихъ надо, — нершительно заговорилъ Нордековъ. — Таковъ французскiй законъ… Собакъ не дозволяется… Задушить ли, камнями ли побить, въ вод ли утопить, а угробить какъ то надо? Чтобы не дышали… А ни-ни!.. Нельзя… II faut… Pas possible. Et alorsL.

— Hy да, — сказалъ Ферфаксовъ, — законы на то и пищутся, чтобы ихъ обходить.

— Ну только не французскiе, — сказалъ Парчевскiй, — это Русскiе Императорскiе законы мы всегда стремились обходить и вотъ и дообходились, что вотъ куда зашли… Гд, хочешь не хочешь, а исполняй законъ.

— Анеля, возьмемъ одного… Совсмъ какъ мой Берданъ будетъ. Помнишь?

— Вте паньство!.. Сказали тоже!.. А что консьержка скажетъ?… Какъ намъ такого звря держать на шестомъ этаж въ мансард.

— Стасику была бы игрушка…

— Вамъ все игрушки, а мн разорваться, прибирая за вами.

— Да я возить его съ собою буду. Знаете, господа, у одного офицера, шоффера, какъ и я есть собака «вольфъ». Такъ она всегда подл него у руля сидитъ. И такъ онъ ее, симпатягу, заучилъ, что, если клiентъ мало даетъ на чай, онъ ее незамтно толкнетъ, а та высунется въ окошко да на клiента «ррр», зарычитъ… Мало, молъ, даешь… А если клiентъ разщедрится, онъ ей скажетъ: — «dis merci a monsieur» и его «вольфъ» — правую лапу къ уху — честь, значитъ, отдаетъ!.. Пасть откроетъ… Улыбается. Такая славная умная собачушечка… Вс клiенты ее прямо обожаютъ… Вотъ и у меня такъ же будетъ…

— Ну нечего, нечего, сказки разсказывать, — сказала Анеля и потащила мужа отъ корзины со щенятами за рукавъ.

Неонила Львовна поставила корзину на землю и строго сказала:

— Какъ хотите, а кончайте до свта. — И пошла твердою поступью обратно на дачу.

— Нтъ, это и правда тяжело, — сказалъ Нордековъ. — Подумайте, собака совсмъ безпомощна. Она вритъ человку и такое предательство…

— А что, если, господа, китайцамъ свезти. На кухню… Подл Лiонскаго вокзала есть, говорятъ, такой ресторанъ… Тамъ собакъ готовятъ… Все таки, какъ то лучше, чмъ такъ душить?… — предложилъ Парчевскiй:

— Это надо, чтобы черные язычки у нихъ были, — изъ угла отозвался Ферфаксовъ.

Корзина, подл которой смущенная и виноватая, все поглядывая на людей, вертлась Топси, разрушила колдовскiе сны ночи и псень. Парчевскiй отошелъ къ забору и мрачно курилъ. Мишель Строговъ шептался у дома съ Леночкой. Дружко подходилъ къ щенятамъ то съ одной, то съ другой стороны, щурилъ помутнвшiй глазъ, любовался ими, щелкалъ языкомъ и говорилъ, ни къ кому не обращаясь:

— Ахъ ты, ну какiе право, аппетитные… А тона то!.. Масломъ ли, водою, или итальянскимъ карандашемъ ихъ хватить!.. Карти-ина!..

Разговоръ не клеился. Амарантовъ началъ было вспоминать, какъ первый разъ онъ встртился съ Нордековымъ на войн, но тотъ слушалъ какъ то разсянно и, наконецъ, рукой махнулъ и сказалъ съ отчаянiемъ:

— Ахъ, да не до того мн теперь!

Ольга Сергевна сидла въ углу палисадника съ Лидiей Петровной. Она смотрла на мужа, и злая улыбка кривила ея губы. Недобрымъ огнемъ загорались ея глаза. Презрнiе было въ нихъ.

Леночка вдругъ прошла къ самой корзин.

— Ну что налюбовались, — съ какимъ то вызовомъ сказала она и взялась за ручки корзины.

Вс разступились передъ нею. Она подняла корзину и унесла ее обратно на дачу.

И какъ только унесли эту корзину, всмъ стало легче. Парчевскiй съ силой бросилъ папиросу и сказалъ ни къ кому не обращаясь:

— Эхъ, жаль, пьянино нтъ… Часъ то такой, что самое время подъ пьянино цыганщину пть.

— А на стол чтобы недопитые стаканы шампанскаго стояли, да на хрустальныхъ блюдечкахъ каленый миндаль съ крупною солью, — оживляясь, сказалъ Дружко. — Вотъ оно какъ, Михако, у насъ бывало въ старые то годы.

— И блдный свтъ утра… Разсвтъ зарождается, — продолжалъ вспоминать Парчевскiй. — Трубачи устали забавлять господъ и пошли пиво пить съ французскими булками и колбасой.

— Эхъ и колбаса, братцы, была, — воскликнулъ, окончательно прогнавшiй мысли о приговоренныхъ къ смерти щенятахъ Дружко. — Вареная, съ саломъ и чеснокомъ… На зубахъ, ажъ хруститъ…

— И позовемъ мы псенниковъ. Вотъ, когда шло слiянiе съ народомъ… Четвертная водки… Пьяныя мокрыя уста… Поемъ вмст и пьемъ вмст. Дружко, ты помнишь, у васъ въ полку былъ запвало Кареловъ?

— А что!.. Да Викторъ Павловичъ ншто ему уступитъ? Чмъ мы сами то не псенники?

— Такъ что же? — нтъ солдатъ — мы сами солдаты… Нтъ псенниковъ — мы за нихъ…

— Нтъ Россiи, — тихо и зло сказала съ крыльца Ольга Сергевна.

— Мы и сами Россiя, — весело и пьяно отвтилъ ей Дружко. — He пропадетъ, поди, она. Куда ей дваться? Запвайте, Викторъ Павловичъ…

XIX

Никто не замтилъ, какъ снова вошла въ палисадникъ Леночка. Она принесла что то круглое, плотно укутанное подушками и пледомъ, какой то низкiй стулъ и крпко услась на немъ, поднявъ высоко колни. Подл нея стала, повиливая хвостомъ словно печальная Топси. Леночка сидла и слушала псни, опустивъ лицо на ладони и облокотившись о колни. Ея лицо было задумчиво и строго.