Подвиг

— Хорошо, — сказалъ Немо, когда Ранцевъ кончилъ свой докладъ. — Что же ты мн прикажешь длать?… Арестовать всхъ тхъ, кто своею болтовнею смущалъ другихъ?… То есть прежде всего начальниковъ… Силы для этого у меня найдутся. Связать ихъ и бросить въ трюмъ?… Сгноить ихъ голодомъ?… Повсить ихъ на нокахъ рей?… Привязать къ ихъ ногамъ ядра и въ саванахъ спустить на дно морское?… Что же все это можно… Въ моей власти… Мы скоро выйдемъ изъ территорiальныхъ водъ Францiи. На корм виситъ флагъ такого крошечнаго государства, которое протестовать не станетъ. Да и никто ничего не узнаетъ. Ты, Петръ Сергевичъ, лучше меня знаешь офицерскую душу. Ты жилъ съ людьми, я жилъ съ наукой… Научи меня… Присовтуй мн.

— Ихъ надо понять, — такъ тихо, что Немо едва разслышалъ, сказалъ Ранцевъ.

— И… простить, конечно, — съ дкой иронiей кинулъ Иемо. — Да, это просто… По христiански… Все понимать и все прощать… и большевиковъ понять и простить…

— Прежде всего, Ричардъ Васильевичъ, тутъ кинематографическое общество «Атлантида».. И ничего другого они не знаютъ…

— Ну что же… Если это коммерческое предпрiятiе, съ которымъ они связали себя контрактами, значитъ можно и бунтовать?

— Они еще не бунтовали, — твердо сказалъ Ранцевъ.

— Это «еще» великолпно, — съ горечью воскликнулъ Немо. — Надо, значитъ, чтобы они меня, тебя убили и только тогда признать наличiе бунта. Я предпочитаю нападать, а не обороняться… Надо гасить волненiя и грядущiя революцiи и бунты въ самомъ ихъ зародыш.

— Имъ столько разъ измняли… Ихъ столько разъ обманывали…

— Оставь, — съ брезгливой гримасой махнулъ рукой Немо. — He отъ тебя мн это слышать. Кто имъ измнялъ?… Это они измняли… Это они слушали профессорскую клевету съ думской трибуны, и считали себя въ прав измнить присяг… Что, — повысилъ голосъ Немо, замтивъ, что Ранцевъ хочетъ возразить ему. — Государь имъ измнилъ?… Государь обманулъ ихъ?… Государь былъ вренъ до самой смерти и Россiи и своему долгу и даже покинувшимъ его и предоставившимъ его своей судьб союзникамъ.

— Государь отрекся отъ Престола и приказалъ всмъ намъ служить Временному Правительству. Въ этомъ ихъ оправданiе.

— Однако, слышалъ я, ты этому правительству отказался присягать.

— Я что же?… Я не въ счетъ… Я — Донъ Кихотъ.

— Ну, ладно… А Деникинъ, Колчакъ измнили?… Какъ стало тяжело — ихъ покинули…

— He офицеры.

— Нтъ… И офицеры… Вся исторiя этого нашего сверхъ подлаго времени такъ напоминаетъ мн Смутное Время 1605–1613 годовъ. Такое же шатанiе отъ королевича Владислава къ Лжедимитрiю, отъ Лжедимитрiя къ Тушинскому вору, отъ него къ Пожарскому, Ляпунову… Такъ и тутъ отъ гетмана Скоропадскаго къ Махно, отъ Махно къ большевикамъ, отъ Деникина къ кубанской рад… И сами не знаютъ, чего хотятъ.

— Не офицеры, — еще разъ строго повторилъ Ранцевъ.

— А тутъ не офицеры, — жестко съ упрекомъ сказалъ Немо. — Вотъ, думалъ я, прошло столько лтъ нашего несчастья и, кажется, такъ ясно стало видно, что нельзя же ничего такъ таки и не длать и, сложа руки, смотрть, какъ гибнетъ Россiя… Вотъ, придумалъ я, всмъ пожертвовалъ, набралъ лучшихъ людей… Мы еще ничего не сдлали, ничего не начали, а уже броженiе и эти такъ знакомые «разговорчики»… Что же мы за люди? Куда мы годимся? Какъ осудить насъ исторiя!

— Это потому, — твердо, прямо въ глаза глядя Немо, сказалъ Ранцевъ, — что они совсмъ не знаютъ, куда и зачмъ ихъ везутъ? Они вдь даже и тебя не знаютъ, что ты за человкъ?

— Они знаютъ тебя.

— Ну… Кто я!..

— Ты — Ранцевъ… Ты Русскiй офицеръ и твоего слова имъ должно быть вполн достаточно… Что же они?… Ужели — трусы?…

— Нтъ, они не трусы, — съ силою сказалъ Ранцевъ. — Идти и умирать въ бою — это храбрость, и она у нихъ, у всхъ, есть. Но быть, какъ думаютъ они, обманомъ отвезенными въ чрезвычайку и тамъ перебитыми, какъ скотина — это не храбрость, а глупость. Это безславная и гадкая смерть. Вся обстановка нашего похода такова, что похоже на то, что ихъ куда то нарочно везутъ не на войну, а для того, чтобы предать. И я ихъ психологiю понимаю.

— И прощаешь.

— Нтъ. Не прощаю. Но считаю нужнымъ теперь же открыть имъ глаза, посвятить ихъ во всю ту работу, которая ихъ ожидаетъ, и тогда судить ихъ. Теперь, когда мы на пароход и въ мор, предателей бояться не приходится. А если бы таковые и явились, — мы и сами съ ними справимся. Да ты увидишь, какъ и сами они тогда отнесутся къ предательству. Я повторяю теб: и я и Ферфаксовъ набрали теб такихъ людей, въ храбрости которыхъ сомнваться не приходится… Честные, доблестные Русскiе офицеры…

— И… съ мста… «разговорчики»…

— He забудь, что они пережили… Они пережили революцiю. Это не забывается… Если бы это было при Государ?

— Однако, почему нибудь у насъ не стало Государя… Онъ не даромъ отрекся… И никто не помшалъ его отреченiю.

Что могъ на это возразить Ранцевъ? Онъ замолчалъ.