Подвиг

Съ минуту такъ, молча, они смотрли въ глаза другъ другу. И въ эту минуту вся жизнь на вилл «Les Coccinelles» прошла передъ Нордековымъ. Мамочка съ ея «винтиками»… жена Ольга Сергевна, Леночка — «совдепка», и наверху въ комнат-гробу странный, невдомый, «волевой», современный, новый человкъ, сынъ и не сынъ Мишель Строговъ, никогда не назвавшiй его отцомъ, или папой, никогда не назвавшiй мать мамой, не открывшiй никому своей души, рзко дерзившiй бабушк и всмъ имъ чужой и непонятный. Будущiй чемпiонъ бокса и миллiонеръ — вотъ все, что зналъ про него полковникъ.

Нордековъ медленно всталъ со стула, опустилъ глаза и тихо сказалъ:

— Извиняюсь, что побезпокоилъ.

Согнувшись онъ вышелъ изъ палатки и пошелъ къ себ. Мишель его ожидалъ.

— На чемъ же поршили? — спросилъ, непринужденно улыбаясь, Мишель.

— Ты останешься, Шура.

— Хны… Это еще что такое!.. Да просто я не желаю оставаться на этомъ проклятомъ острову… Мн надо начинать мою карьеру. Я не хочу.

— Такъ надо… Такъ будетъ лучше, — кротко сказалъ полковникъ.

Мишель сжалъ кулаки и, сдвинувъ узкiя брови, съ большимъ гнвомъ выкрикнулъ:

— Ну это мы еще посмотримъ. Я ему покажу… сдому чорту.

Онъ вышелъ изъ палатки отца и, заложивъ руки въ карманы, пошелъ «волевой» походкой по лагерю, освщенному электрическими фонарями.

Какими то чудовищами, точно изваянiя великановъ чернли, освщенныя отблесками фонарей, базальтовыя скалы. Между ними, какъ огромные китайскiе бумажные фонари пузырями свтились палатки. Въ нихъ слышно было бормотанiе и разговоръ. Во всхъ тридцати «экипахъ» протверживали урокъ «гголит-грамоты», заданный утромъ полковникомъ Субботинымъ.

VII

Мишель Строговъ былъ серьезно уязвленъ и оскорбленъ тмъ, что его отставили изъ отряда его отца. На острову оставалось немало народа, не попавшаго въ «экипы». Но это были люди, оставленные для службы на острову. Это были т, кому просто не хватило мста. Мишель же былъ избранъ и отставленъ. Онъ и сейчасъ ощущалъ оскорбительное прикосновенiе пальцевъ Ранцева, когда тотъ осадилъ его изъ шеренги Нордековскаго «экипа». Сначала онъ почувствовалъ себя хуже другихъ и это его поразило. Онъ такъ привыкъ считать, что онъ лучше и умне всхъ, что согласиться съ тмъ, что онъ могъ быть признанъ для чего бы то ни было негоднымъ, онъ не могъ. И привычная гордость скоро подсказала ему, что онъ отставленъ изъ личныхъ счетовъ, что съ нимъ сдлана величайшая несправедливость, и онъ возненавидлъ Ранцева со всею силою своей неврующей души. Онъ все это время мало интересовался тмъ, что длалось въ отряд, машинально исполняя т работы, куда его привлекали вмст съ другими. Теперь онъ сталъ присматриваться, прислушиваться и отгадывать, какая была конечная цль всхъ сложныхъ работъ, шедшихъ на острову. Догадываться было нетрудно, да теперь этого никто и не скрывалъ. Это была подготовка къ жестокой борьб съ большевиками, къ освобожденiю отъ ихъ ига Россiи.

Мишель Строговъ былъ равнодушенъ къ Россiи. Онъ пошелъ въ отрядъ не для работы, но для раскрытiя тайны, для продажи этой тайны кому то и полученiя тхъ крупныхъ денегъ, которыя ему были нужны для его настоящей карьеры современнаго человка — карьеры боксера.

Тайна была наполовину раскрыта, но для реализацiи ея нужно было покинуть этотъ островъ. Только въ Европ, или въ Америк онъ могъ разсчитывать хорошо продать узнанную имъ тайну. Его отставили отъ полета съ острова и этимъ преградили ему возможность реализовать добытыя имъ свднiя, Мишель Строговъ ни съ кмъ не дружилъ. Онъ держался ближе къ своимъ сверстникамъ, каковыми были Фирсъ Агафошкинъ, князь Ардаганскiй, теноръ Кобылинъ и еще нсколько молодыхъ людей. Онъ пытался посвятить ихъ въ свои планы, открыть имъ свои идеалы, но даже Фирсъ его не понялъ. Вс горли одною идеей, вс были увлечены одною мечтою — спасенiемъ Родины. У всхъ на язык были сказанныя, кажется, Муссолини слова: «все для Родины, все черезъ Родину, все на Родин«. Это слово, чуждое пониманiю Строгова, бывшаго въ полномъ смысл этого слова человкомъ безъ отечества, дико звучало для Мишеля… Но кругомъ только объ этомъ и говорили. Фирсъ изучалъ евангелiе и на на насмшку Мишеля Строгова сказалъ съ тихимъ укоромъ:

— Я изъ послушанiя ддушк никакъ не выйду, а вамъ стыдно — вы образованный.

Ближе всхъ былъ князь Ардаганскiй. Именно потому онъ сталъ ближе всхъ, что онъ былъ, какъ самый ярый противобольшевикъ, дальше всхъ отъ Мишеля. Но князь былъ очень добрый, очень врующiй человкъ и онъ считалъ своимъ долгомъ обуздать и укротить Мишеля, успокоить его и помочь ему. Мишель не открывался ему вполн, но князь догадывался, какая буря бушевала въ душ Мишеля.

Мишель пытался съ разными людьми и молодыми и старыми говорить о томъ, что его волновало: — о бокс, о чемпiонатахъ разнаго рода, о миллiонахъ, которые теперь можно такъ легко «сдлать». Его не понимали.

— На что мн миллiоны, когда у меня не будетъ Родины, — сказалъ Мишелю Кобылинъ.

— Самое сладкое въ жизни — это умереть за Родину, — сказалъ князь Ардаганскiй. — Я училъ это въ школ, но тогда я этого не понималъ. Здсь я это понялъ.