Подвиг по расчету

Кристи, в свою очередь, старалась держаться в стороне от политики, демонстративно не обращая внимания на набирающий с каждым годом обороты маховик российско-украинского конфликта. У нее, как и у многих уже давно погрузившихся в американскую жизнь эмигрантов, довольно успешно получалось не знать, не вникать и не касаться сложных тем. Но случай Айше был важен ей не по политическим мотивам. Когда-то давно она сама тоже оказалась в Америке — без мужа, без денег и без возможности решить семейные проблемы на родине. И потому она была рада помогать Айше с каждым шагом, сделанным девушкой поверх еще дымящихся обломков ее прежней жизни. После таких консультаций Кристина наслаждалась неожиданным ощущением собственной праведности — таким важным источником, дающим ей силы для нового витка мошеннических авантюр…

Телефон в офисе зазвонил неожиданно, когда она уже собиралась пойти домой. Кристина взглянула на часы — было около семи вечера. Кто мог звонить ей на рабочий номер в такой час? Она подняла трубку и услышала голос Ральфа Хиггинса. Что-то страшное показалось ей в этом голосе — непривычная глухота и надломленность, не свойственная этому далеко не самому слабому человеку.

— Кристина, я хотел отменить нашу встречу в четверг, — ровным, безжизненным тоном сообщил он. — Я не смогу прийти.

Пауза. Кристина постаралась вложить в свой голос максимум предусмотрительности.

— У вас что-то случилось?

— Да. У меня будут похороны. Моя дочь погибла. Жена и дочь.

Кристина застыла с трубкой в руках, пытаясь переварить услышанное. В мозгу молнией вспыхнули слова Жени: «Черт, ну должен же быть выход!». Выход был. Он уже случился, этот выход. Еще не пришедшая в себя от шока, Кристи тем временем с профессиональной точностью почувствовала, что в таком состоянии, как Хиггинс, люди меньше всего помнят о запланированных встречах и сорванных планах. Ральф любил дочь больше всего на свете, и никогда бы не позвонил психологу только для того, чтобы отменить консультацию из-за похорон. «Он хочет прийти, и прийти сейчас. Ему важно было понять, на месте ли я, и смогу ли его принять. Ему больше некуда сегодня пойти», — стремглав пронеслось у нее в голове.

— Вы можете прийти сейчас, если вам так будет легче, — ответила она на незаданный вопрос, чувствуя, как наполнявшее ее еще недавно ощущение сакральности после разговора с Айше сменяется почти что паническим страхом.

— Если можно. Я буду через полчаса.

— Приезжайте. Я дождусь вас.

Кристина положила трубку и машинально подумала, успеет ли она заскочить домой за полчаса. Она снимала офис в Окленде, в доме напротив арендуемой ею квартиры, буквально в нескольких шагах от своего жилья. Однако Кристи понимала, что ей просто нечего делать дома. Она слишком нервничала, чтобы есть, и потому просто достала из шкафа пакет засушенных вишен — приятных сладостей, способных ненадолго заглушить голод. Что должен чувствовать человек, получивший извещение о смерти кого-то, кому он усиленно желал смерти? Теоретически она, наверное, должна была бы ощущать облегчение, но вместо этого Кристина чувствовала лишь тошнотворный страх, ужас и вину — необъяснимую вину, смешанную с еще более необъяснимой тревогой.

Стараясь успокоиться, она подошла к окну и резко крутанула рычаг управления жалюзи. Закатный свет летнего вечера залил ее кабинет, и вместе с ним снаружи влилось зыбкое ощущение спокойствия. Конечно, это совпадение, пугающее и мрачное, но все же совпадение. Их разговор с Женей произошел несколько недель назад, сестра уже давно вернулась в Россию, и, казалось бы, само провидение теперь было на их стороне. Им повезло, несказанно повезло! Почему же Кристина не ощущала ни капли радости, а только парализующий страх, доводящий до головокружения? Ей хотелось узнать подробности трагедии, и в то же время она боялась спрашивать о них. Она уже сейчас знала, как ей физически тяжело будет даже смотреть Ральфу в глаза, как невыносимо будет говорить на эту тему, как захочется сбежать от этой медленной пытки — от его тягучей и глубокой, никаким образом не способной сгладиться боли, от слов о его дочери…

Кристина уже знала, что их встреча не даст ему почти никакого облегчения. Работа с подобными травмами занимала годы, и во многом была возможна лишь благодаря уникальному и незаменимому помощнику — времени. Переживание смерти наполняло собой долгие, невыносимые месяцы: попытки отвлечься, уйти с головой в работу, чтобы не сойти с ума от воспоминаний, и затем, постепенно, научиться принимать эти воспоминания и жить с ними. Не бежать от них, как от огня, не отшарахиваться от фотографий, не корчиться от невидимой судороги при одном лишь упоминании дорого имени, а медленно вживлять их в свою новую, тотально опустевшую жизнь, меняя прежнюю острую боль на светлую тоску примирения с потерей…