Поджигатель сердец (СИ)

— Конечно же, — с улыбкой отвечает Маринетт, выбегая из-под навеса, укрывающего серое, невзрачное здание с темными решетчатыми окнами. Она кружится под легким дождем, выбивая каблуками туфель какой-то свой, особенный ритм, подпевая мелодии ветра и туч.

Да и не нужен зонт, ведь есть наполненный счастьем и вдохновением воздух, теплая ладонь Адриана Агреста на ее плече и знакомый, такой родной и привычный дождь Парижа. Сегодня Поджигатели решили вернуться.

С Эйфелевой башни весь город виден, как на ладони. Маринетт кажется, что она может взять и обхватить его своими тонкими руками, сжать в приветственных объятиях и рассказать о том, как скучала без привычного шума машин, аромата коричных булочек в родной пекарне. И дыма.

Того самого дыма, оставшегося на чердаке ее комнаты, запутавшегося в волосах и преследующего по пятам каждый день. Дыма сгоревших зданий на окраинах Парижа.

Маринетт вдруг с разбега запрыгивает на спину Адриана, щекоча своим мятным от жвачки дыханием его ухо.

— А помнишь, как мы впервые поцеловались?..

И Агрест ловит своими губами ее шепот, сжимая Дюпэн-Чэн в крепких объятиях.

Маринетт любит Париж.

*

Мама встречает ее со слезами на глазах и крепкими объятиями. На полу пекарни россыпью осенних листьев разбросаны шоколадные пирожные.

Они сидят вместе с мамой в ее старой комнате, пьют чай и разговаривают обо всем, что только можно. По оконному стеклу устраивают гонку шебутные дождевые капли, и старичок-подоконник устало и безнадежно скрипит под весом Маринетт.

— Мам, а умирать — это больно? — шепотом интересуется Дюпэн-Чэн.

И кажется, будто время замирает в этот момент. Останавливаются стрелки на часах, настолько Маринетт ждет ответа. Она одновременно и хочет, и боится узнать его.

— Скорее страшно, родная. Тяжело оставлять своих близких одних, уходить, осознавая, что не вернешься, — дрожащим голосом отвечает Сабина, подсаживаясь к дочери и стискивая ее в объятиях.

— А если человек не хочет уходить? Если у него еще остались дела, если он не может покинуть этот мир?

— Я не знаю, Мари. Просто не знаю.

А Дюпэн-Чэн, кажется, начинает догадываться.

*

Маринетт чувствует, как захлебывается в собственной рвоте, не в силах подняться с кровати. Кости ломит в агонии, слабых мышц словно бы и нет, а руки трясутся, как у наркомана в период ломки.

За окном бьет набатом гром, предвещая скорую беду.

Адриан Агрест слышит шум на втором этаже частного, временно снятого дома и спешит наверх. Старушки-ступеньки поскрипывают, кряхтят под ногами, темные и влажные после недавней уборки.

Маринетт, словно труп, причем изрядно пролежавший в земле, но Адриан несет ее на руках в ванную комнату, будто принцессу, фарфоровую фею с волосами, едва достающими до кончиков ушей и небесно-голубыми глазами волшебного цвета, вселяющего непоколебимую надежду и веру в сказку.

Маринетт не верит в сказки и глупое чудо, считая, что они — лишняя трата времени и пустые надежды.

А Адриан верит. Иногда.

— Что ты делаешь? — голос звучит неестественно тихо, надломленно и хрипло, словно ото сна. И Маринетт почему-то хочется верить, что это действительно сон.

— Пытаюсь дозвониться в скорую, — раздраженно отвечает Агрест, когда Маринетт пытается сесть на край чугунной ванны.

— Нет, — испуганно шепчет она.

Маринетт помнит, как в презрительно белой палате ее брезгливо осматривала медсестра, а врач уродливыми синими чернилами криво прописывал в ее карточке страшный диагноз «Анорексия». Как отсаживались как можно дальше от нее отвратительно-милые кукольные девочки, попавшие сюда практически случайно. Они боялись даже дышать рядом с ней, словно Маринетт заразная.

— Не надо, пожалуйста, — она в приступе паники хватается за руку Агреста слабыми пальцами, чуть ли не падая. — Я хочу… ну, чтобы это произошло дома, с тобой и без жуткой стерильной палаты.

Маринетт боится слова «смерть». Словно, если она его произнесет, надежда иссякнет. Будто она самостоятельно подпишет себе приговор.

— Хорошо, — вздыхает Адриан, отчаянно впиваясь ладонями в растрепанные светлые волосы.

Маринетт чувствует крепкие объятия, прикрывает глаза, чувствуя, как звуки и картинки смешиваются. Она перестает ощущать теплые ладони на своей спине, мир рассыпается перед глазами мириадами звезд и эмоций. Лицо обдувает морозным воздухом, словно небольшое окно ванной комнаты распахнулось.

Маринетт не чувствует больше совершенно ничего.

Дюпэн-Чэн открывает глаза и первые несколько секунд хочет громко возмутиться. Адриан, — ее Адриан, — крепко обжимается с какой-то тощей брюнеткой, пока ей тут плохо. И вдруг широко распахивает глаза, осознавая, что висит над полом, а Агрест плачет, крепко обнимая ее (уже) мертвое тело.

Она умерла.

За окном воет бездомная собака.

*