Поединок

Непродолжительное затишье, прерываемое стуком медицинских инструментов, затем — опять голос из таинственного небытия:

— Возьмите мочу — отправьте на токсикологию.

Как они собираются это сделать — взять у меня мочу? Чья-то бесцеремонная рука хватает меня за член. Неужели они будут вводить жалящую змею в отверстие мочеиспускательного канала? Все что угодно, только не это. Ни за что не дам! Но как — не дать? Я по-прежнему абсолютно беспомощен. Обжигающая, режущая, рвущая плоть боль. Вначале снаружи, затем где-то в основании члена, а теперь — в самой глубине. В глазах темнеет от боли. И вновь — погружение в темноту…

Из истории болезни:

«Больной Лебедев Ю. Н. был доставлен в медсанчасть СИЗО в состоянии глубокой комы с диагнозом: острая печеночная недостаточность, кома неясной этиологии. После проведения трехдневной интенсивной терапии, во время которой больной был постоянно подключен к аппарату искусственной вентиляции легких, гемодинамика стабилизировалась. Однако восстановить все функции мозга, травмированного недостатком кислорода, оказалось невозможным. Для прохождения дальнейшего лечения в условиях стационара больной Лебедев Ю. Н. направляется в спецбольницу для заключенных им. Гааза: ул. Хохрякова, № 1».

«Ю. Н. Лебедев был доставлен в спецбольницу для заключенных им. Гааза с диагнозом: острый интоксикационный психоз на фоне хронического кокаинизма и морфинизма; органическое заболевание мозга сложного генеза; делириозно-онирический синдром.

В анамнезе: неадекватное восприятие действительности. В месте, времени, пространстве не ориентирован, неадекватен. Больной требует постоянного ухода, его нужно кормить, во время кормления изо рта у него течет слюна, его приходится одевать, умывать, укладывать в постель, он не сообщает о своих естественных надобностях, оправляя их под себя. Больной настолько эмоционально лабилен, что на любое, самое незначительное раздражение реагирует плачем, криками, воем, беспокойством, которые чередуются с длительными приступами апатии. В клинической картине: левосторонний гемипарез, преходящая диплопия, интеллект снижен до минимума. Наряду с постоянными головными болями, головокружениями, приступами тахикардии с полиурией нередко пароксизмально возникают фотопсии различного характера. Отмечается легкая дизартрия, непроизвольные судорожные подергивания различных групп мускулатуры. Способность к запоминанию существенно снижена, ретенция сохранена, устный счет ведет с ошибками…»

Не знаю точно, сколько дней, недель или даже месяцев я торчу в дурке. Когда очухался — понял: лучшее, что я могу сделать в сложившейся ситуации, — это продолжать по мере сил и возможностей корчить из себя тяжелобольного. Именно по этой причине интересоваться у медперсонала, какой нынче день календаря, не следует. Умалишенные временем не интересуются, для них эта категория утратила всякое значение. И я без этого тоже перебьюсь. Буду косить, пока удается. Уж не знаю, какие пенки я выкидывал тут, когда меня клинило по-настоящему, без дураков, но сейчас приходится постоянно разговаривать с самим собою. Иначе меня сразу же начнут изучать. Был уже момент: когда я выкарабкался из бессознательного состояния и вел себя тише воды ниже травы, меня, заподозрив в выздоровлении, сразу взяли — я это почувствовал — под наблюдение дюжие санитары. Круглосуточно, по сменам, они следили за моими действиями, подробно конспектируя их в специальном журнале. Пришлось подбросить им работенки: я безостановочно ходил по палате, не вступая ни с кем в контакты, и беспрестанно набалтывал себе под нос всякую чушь. Однако и врач мой не лыком шит. Заподозрив меня в симуляции, эта бородатая гадина назначила мне инъекции так называемой серы — сульфазина. Две вмазки в ягодицы, еще две — под лопатки. И — хоть на стену лезь. После каждого такого шпигования у меня поднималась бешеная температура и нестерпимо ломило мышцы и кости. Даже в сортир приходилось отправляться, перебирая ладонями о стены — чтобы не свалиться без чувств от боли, слабости, головокружения… Каждое такое втирание было долгоиграющим: лихорадка от него затягивалась дня на три. А на четвертый, во время утреннего обхода, врач с неприкрытым ехидством спрашивал:

— Ну что, Лебедев, полегчало? Неужели все еще нет?

Игнорируя его вопросы, я продолжал бормотать себе под нос полную ахинею.

— Значит, продолжим наш курс лечения. Должно полегчать, Лебедев. Как только почувствуешь, что легче стало, — сразу говори, не стесняйся. Лечение и закончим, чего ж зря продукт переводить.

— Держи стойку, парень! — шептал мне иногда по ночам сосед, мучимый, по его уверениям, голосами из потустороннего мира. — Долго колоть сульфазин не будут.