Поединок

Гроб! Высоченный, сколоченный из грубых досок. Должно быть, какой-нибудь дебил-обжора оттопырился, простому психу было бы в таком слишком уж просторно. Да, вот это гробешник! В таких ли мы отправляли в последний путь жмуров из нашего морга? Постой-ка. Последний путь! Я покрываюсь потом. К черту сомнения и предрассудки! Лучше час попотеть в гробу, чем двенадцать лет проторчать на свежем воздухе за колючей проволокой!

Отстегиваю защелки гроба. Стягиваю на сторону крышку. Жмур — в тюремной робе. Должно быть, из первого корпуса. На скуле — черная гематома. Ухватив покойника под мышки, вытаскиваю его из гроба. В утробе у трупешника что-то колышется, он словно вздыхает — и через его приоткрывшиеся губы мне в нос бьет смердятина. Дыхание смерти. Укладываю мертвеца на пол, обхожу с изголовья и, поддерживая за подмышки, поднимаю, прижав к бедрам его спину. Волоча ноги трупешника по полу, оттаскиваю его к холодильнику. Заталкиваю в нижнюю секцию. Лишь бы спрятать с глаз долой. Лежи тут — тебе все равно где. А мне пока еще есть разница.

Возвращаюсь в комнату с гробом. Гроб в его нижней части кажется мне неправдоподобно высоким. Как будто сделан на двоих. По спецзаказу. Э-э-э… Да он, похоже, и впрямь на двоих. Дно расположено примерно на уровне половины высоты. Что бы это могло значить? А то, что оно — двойное. Но в таком случае не рано ли я утащил поселенца верхней палубы? Ведь мне должно хватить места в нижнем отсеке. Запустив пальцы левой руки в щель между досками в изголовье гроба, тяну потайное дно вверх. Не поддается. Мизинцем правой руки нащупываю брешь в досках изножья. Рывок на себя. Еще, еще. Дерево издает какой-то похожий на кряканье звук, крышка отрывается от стенок гроба, устремляясь за моими руками вверх, я заглядываю под нее — и невольно отшатываюсь: из глубины гроба прямо на меня, резко открыв глаза, в упор смотрит человек.

Веко над моим левым глазом дергается.

— Ты чо, братан, совсем очумел? — спрашивает «мертвяк», шевеля одними губами. — Чо тебе надо?

И я наконец врубаюсь, что совершенно случайно оказался свидетелем переправки из морга, должно быть, на волю (куда же еще?) живого человека. В гробу с двойным дном. Но я нарушил своим вмешательством ровное осуществление этого и без того опасного мероприятия. И сейчас мне может не поздоровиться.

Выбравшийся из гроба псевдопокойник оказывается типичным ЧБШ — человеком без шеи: налитые мышцами грудь, плечи и даже щеки. Из-под короткой челки — и здесь умудрился постричься по бандитской моде — пронзающий взгляд колючих зрачков. Нос, кроме того что приплюснут, — свернут набок. Зато, должно быть, сила воли — непомерная. И силища мышц. Возрастом — не юноша, но уже вполне муж. Какой-нибудь помогальник бригадира или даже звеньевого. А может, даже сам бугор. Не рядового же бойца отсюда выдергивают таким заковыристым способом. На нем — полосатая роба. Полосатик. Особо опасный преступник. Он выше меня на полголовы. И шире раза в полтора.

— Ты чо тут делаешь? — наседает громила, тщательно ухватывая меня за лацканы пижамной куртки, словно собираясь применить бойцовский прием.

— А ты?

— Я тебя спрашиваю.

— А я — тебя.

— Слышь ты, ублюдок, я тебя щас тут урою.

— Попробуй. За остальное не отвечаю, но крику — точно не оберешься. Вся больничка проснется.

Сейчас все и решится. Если у бандюгана тут все схвачено по-серьезному — плевать ему на мои угрозы. Отметелит — кричи не кричи — до смерти. Санитары с надзирателями еще и помогут. И увозить никуда не надо, холодильник под боком. Но если в лишнем шуме этот бугай не заинтересован, а это, похоже, действительно так — говорит вполголоса и все время оглядывается на дверь, словно опасается, не зашел бы кто, — то у меня есть шанс: он должен принять мои условия. И он, кажется, готов хотя бы меня выслушать.

— Чо те, придурок, надо?

— Того же, что и тебе. Ломануться отсюда.

— Ну и как ты хочешь ломануться?

— Как и ты.

— Что значит — как и я?

— А то и значит — в гробу. Вот в этом, — киваю на разверзнутую домовину. Веко дергается пуще прежнего, но руки и колени, на удивление, не дрожат, и в животе — порядок. Да, я знаю, такое бывает: в моменты наивысшей концентрации воли тело, хоть и напряженное донельзя, ведет себя достойно. Это потом, когда схлынет стресс, нападут и лихорадка, и страх. Но в текущий момент я собран и выдержан, быть может, как никогда в жизни. Иначе, как видно, и быть не должно, ведь он, этот момент, — мой последний и единственный шанс. Другого уже не будет. Такие шансы больше не выпадают.

— Да ты совсем очумел! — в ярости трясет меня за грудки бандит, не повышая, однако, голоса.

— Не больше, чем ты. Без меня ты отсюда не свалишь.

— За тебя кто впрягся?

— Никто. Я сам за себя.

— Не, ну ты, в натуре, просто очумел. Ты хоть знаешь, сколько это стоит?

— Мне все равно: у меня нет ничего.

— Внагляк хочешь дернуть? На шару?

— Хочу. И дерну.

— А пуп не надорвешь?

— Может, и надорву. Но без меня ты отсюда не свалишь.