Поединщик поневоле

Отогнав жужжащую назойливой мухой мрачную мысль, я решительно двинулся ко входу в небольшое каменное здание. На фоне цветущего парка и залитой солнечным светом зеленой поляны это строение еще больше напоминало самый настоящий склеп. Облепившие его горгульи злобно щерили на незваных гостей каменные зубы, намекая, что внутри их не ждет ничего хорошего. Весь первый и единственный надземный этаж занимала обширная комната, по сути являвшаяся обрамлением для ведущей вниз широкой каменной лестницы. У дальней стены громоздилась вертикально расположенная каменная плита. Ее габариты и очертания прямо намекали на то, что в случае опасности сработают какие-то предохранители, и эта громада рухнет вниз, намертво запечатывая тех, кто не успеет выскочить наружу.

Не знаю, почему все это так на меня подействовало, ведь буквально пять минут назад я уже спускался по этой лестнице. Но сейчас, в сопровождении детей, стало как-то не по себе. Неужели сказывается какой-то потаенный стадный инстинкт? Особой любви к детям у меня никогда не было, но вот поди же ты — вести их вниз что-то не особо хотелось, даже учитывая тот фактор, что именно я в этой компании являюсь самой уязвимой единицей, а возможно, и потенциальной жертвой. Опять пришлось выгонять из головы мешающие делу мысли. Впрочем, когда я закончил спуск и прошел по небольшому коридору до ритуального зала, все страхи развеялись, а на их месте буйным цветом расцвело не совсем уместное для педагога чувство злорадного предвкушения. Эту метаморфозу вызвал вид стоящей на специальном каменном постаменте небольшой коробки. Едва мерцающие руны на защитном боксе тут же привлекли внимание студентов, погасив их явно легкомысленно-веселое настроение.

— Что это? — тут же влез с вопросом Анри, и меня порадовало, что дерзости в голосе поубавилось.

Да еще и шепотки остальных стали какими-то напряженными. Похоже, я не первый, у кого появилось желание попугать этих детишек, и хорошо, если чем-нибудь просто необычным, а не откровенно опасным — заставляющим действовать быстро и агрессивно. Так что у меня есть шанс вызвать не совсем адекватную реакцию еще до того, как кто-нибудь из них провалится в пугающую Бисквита тьму. Они могут начать действовать на одних вбитых инструкторами рефлексах. А какими жесткими могут быть преподаватели в этой академии, я знаю не понаслышке. Почему-то снова заныли полученные на занятиях с Порывом синяки и ожоги, хотя они полностью заживали через пару часов после применения специальных средств.

Детишки притихли. Тут бы мне и воспользоваться навалившимся на них настроением, но я не спешил. Мне нужен был еще один контраст. Они должны самостоятельно справиться с этим даже не страхом, а легким опасением от непонимания ситуации.

Наконец-то все немножко расслабились и недоуменно уставились на меня, словно вопрошая — чего я тут стою столбом с непозволительным нормальному преподавателю тупым выражением на физиономии. Наконец, дождавшись нужного настроения, я заговорил:

— Как было упомянуто мною на прошлом занятии, страх — чувство очень объемное и многогранное. Как и словом «любовь», словом «страх» можно обозначить тысячи различных явлений. Причем не только негативных. Страх порой порождает отвагу, он же порождает подлость и зависть. И в то же время именно страх является лучшим советником в моменты, когда разумный достигает грани между жизнью и смертью. Когда все зависит лишь от правильно принятого решения. Как говорил Парацельс, «все есть яд, и все есть лекарство». Умеренный страх не только способен подтолкнуть в спасительном направлении, но и ввергнуть разумного в панику, которая напрямую ведет к гибели. Поэтому, как и любым другим инструментом, страхом нужно учиться управлять. Подчинить свой страх полностью не получится, но пытаться нужно.

Не то чтобы я полностью завладел вниманием пресыщенных разнообразнейшей информацией детишек, но явно озадачил их. Первым, как всегда, в себя пришел именно Анри. Возможно, кто-то, особенно непонятно как затесавшийся сюда пацаненок с явно цыганской внешностью, сообразил и быстрее, но привычно все отдали право говорить, так сказать, спикеру группы.

— А почему о страхе нам рассказывает шарлатан-оценщик?

Похоже, мне удалось его расшатать, иначе откуда такая прямая грубость. Это ребячество не разозлило меня, а вызвало снисходительную улыбку. Неужели и у меня, когда в детстве пытался грубить учителю, был такой же беспомощный вид?

— Я так понимаю, месье Шторм, вы задали сразу два вопроса. Тему шарлатанства мы все же отложим на следующий урок. Как я уже упоминал, мне присуща некая театральность, а здесь не те декорации. Что же касается второго вопроса, то ответ на него вы дадите себе сами буквально через пару минут.