Поехали

Темнеет у вас в глазах, и вы, глядя на зеленую рожь, упорно думаете:

"Ну ладно! Обмотаюсь! А куда же этих медведей девать? Вот загвоздка!"

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дорогая Шепетовская таможня! Когда я вылезу из вагона, потолстевший раз в десять по сравнению с временем моего отбытия за границу, думай, пожалуйста, что это я так поправился в немецком санатории. Если у меня из ушей будут торчать по два медведя, а из ноздрей — по шляпе, считай, что это мне врачи прописали все дырки на дорогу затыкать.

Ничего не поделаешь! Я ведь еду за границу!

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Едем.

— Так вы ж, товарищ, смотрите. Raucher — это для курящих. A Nichtraucher — это для некурящих.

— А как будет "второй класс"?

— Zweiter Klasse! Так и говорите на вокзале!

— Кому говорить?

— Кто вас спросит, тому и говорите.

— Ага. Их хабе цвайтер кляссе. Их хабе цвайтер. Их хабе цвайтер…

— А на вокзале смотрите, где написано "Ausgang", туда и выходите. "Аусганг" значит "выход".

— Ага… как выход?

— Аусганг.

— Ага… Аусганг, аусганг… аусганг… Ну и трудное слово!..

— А когда приедете, смотрите: будет написано: "Bahnhof Friedrichstrasse", там вам выходить: "Бангоф" — вокзал. "Штрассе" — улица. Это и есть выход.

— Ага, значит так: "Их хабе цвайтер кляссе", "Аусганг" — вокзал. "Бангоф" — выход. Ага…

— Да нет, наоборот.

— Как наоборот? "Их хабе цвайтер кляссе" — вокзал?

— Да нет…

— Ага. "Бангоф" — вокзал.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Цванцих. Драйцих. Фирцих. А там же как, после того "аусганга"?

— А там спросите.

Спросить. Ну, ладно, спрошу. Как уже мы там будем спрашивать, не знаю, но опрашивать все равно придется.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Едем… Едем… Едем…

Шепетовка…

А вы знаете, подъезжая к Шепетовке, как-то не по себе становится, муторно… Не потому, что тебе придется через таможню проходить. Таможня есть таможня. Что ей стребовать с нашего брата, когда он за границу едет?! Нечего.

Едут ведь в командировку так, что листочка на нем фигового и то нет. Один из спутников очень сокрушался:

— Вот говорит, плохо, что нельзя за границу голяком ехать. Все-таки больше оттуда можно было бы прихватить.

Я ему:

— А вы б, — говорю, — сажей вымазались да два-три бюстгальтера плохоньких нацепили бы и ехали. А буде кто спросил бы, сказали: "Униформа у нас такая".

Не в таможне дело.

Подъезжая к Шепетовке, хочется назад драпануть. Так тебя и подмывает слезть и махнуть в сторону Киева. Перескочишь Шепетовку — и никого у тебя не будет… Никогошеньки… И самое дорогое, что останется, — это красная книжечка паспорта… И то и дело хватаешься ты за него…

Не дай бог выскочит. Пропал тогда!

А когда уже из Шепетовки на Здолбунов едешь, тогда тихо-тихо в вагоне.

Чего это так тихо? Ну будто похоронили кого-то!

Сходит пограничная стража. И до того становится жаль этой стражи! Как отца родного!

Нейтральная зона…

"Mohyljany". Белые орлы всюду. И пусто, пусто на станции… Станция Могиляны.

— Прошу пана! Паспорта!

Невольно озираешься… Где же здесь, думаешь про себя, пан?

Смотрит на тебя человек. На голове каска черная, на каске орел белый, и обращается к тебе: "пан".

Выходит, значит, я пан? Как скоро! Каких-нибудь десять километров — и я уже "пан"!

Польша.

1928

Перевод Т. Стах.

Берлинские кони

Лошадей в Берлине еще немало, но они настолько со всех сторон зажаты подземкой, надземкой, автобусами, трамваями, автомобилями, что не воскреснуть им уже вовек!

Недалеко то время, когда гид в Берлинском зоологическом саду, показывая на гнедого в яблоках коня, будет поучать экскурсантов:

— Лошадь. Латинское название "equus"! Некогда весьма распространенное в Берлине животное, а нынче вот остался один экземпляр, да и тот с пороком: с козинцом…

Живут кони в Берлине большей частью "с пива".

То ли традиция такая, то ли, может, пиво нужно возить потихоньку, чтобы оно не хлюпалось, но факт остается фактом: пиво развозят на лошадях.

Большие-пребольшие куцехвостые "equus'ы" не спеша волокут внушительных размеров повозки с пивом

Кони откормлены до неимоверности: очевидно, они пиво пьют.

А бесхвостые. И не то чтобы у них хвосты отрезаны были, нет, видно, что так они и родятся без хвоста.

"Усыхает" берлинский конь с хвоста начиная, и нечем ему, бедняге, перед смертью мух отгонять.

А еще у нас в Берлине грусть вызывают извозчики

Их уже мало: машина вытесняет.

Извозчики старые-престарые, такие же, как их кони.

Но у них еще есть свои пассажиры.

И пассажиры такого же возраста, как лошади и извозчики.

Это те пассажиры, что боятся машины, не любят, не признают ее и демонстративно ездят на лошадях.

Посмотрели бы вы на берлинского извозчика, когда он рысцой трусит по берлинским улицам!

Что-то фантастически-нелепое эпохи средневековья являет он собою в этой машинизированной сутолоке.

Небольшая лошаденка, унылая, как "успение богородицы", тащит громадный — некогда наши помещики шестериками на таких разъезжали — фаэтон.

А на высоких козлах восседает столь же унылый, сердитый, старый по годам и взглядам "Kutscher".

Он в цилиндре и в ливрее.

А над ним, как радиомачта, высится засунутый в специальное отверстие кнут.

Трусит.