И долго скорбный звездочетс царем беседовал, и вот —по переулкам, сонным, мирным,вдоль окон мутно-золотых,где тени двигались, зевая, —труба пропела роковая,и город вздрогнул и притих.
vii
Был мрачен траурный глашат<а>й. Народ, предчувствием объятый, глядел на тонкую трубу, на свиток с царскою печатью,сулящий страшную судьбу, и дети прижимались к платью дрожащих юных матерей, и старцы горбились покорно, а некий юноша задорный:«Прочти, — вскричал, — прочти скорей!»
viii
И вестник, обратясь к народу:«Мудрец пророчествует смерть, — конец всему людскому роду: вчера полуночную твердьлуна иная озарила.Она чудовищна была,неописуемо светла!Увы, как вздутое ветрило,летит изменница на нас;в такой-то день, в такой-то часс землей стремительно столкнетсяслепая, буйная луна, —земля звенящая качнетсяи разобьется, как волна!»
ix
Замолк, и весть передавалидруг другу — лысые купцы,вельможи, воины, слепцы;все — дрозд на липе, мышь в подвале, —все ужаснулись. Поползлипо плитам площади, в пыли,себя бичующего стоны.Во храмы хлынула толпа.Подкралась ночь. Молились жены,а детям снились черепа.
x
Одни все думали о чуде,другие чуяли конец,и бледные глядели людина бледно-каменный дворец.Там рядом встали на балконедва старика: вот тот в короне, а тот в узорном колпаке. Народ же зыблился и дико вопил, в неистовой тоске:«Когда? О, вымолви, владыко!» Заплакал царь, и звездочет ответил сухо: «Через год».
xi
В том царстве некий жил мечтатель,с душою чистой и с лицомочаровательным — ваятельсозвучий радужных. Певцомлюбви сладчайшим город громкоименовал его с тех пор,как со свирелью и к<о>томкойпришел он с северных озер.
xii
Казалось — воздух целовалиего скользящие словаи день туманился, едваон умолкал. Куда-то звалиего глаза, — как в полутьмедва улыбающихся бога.Он жил на розовом холме,поросшим вереском. Дорогакрутая к городу вела,и часто к людям он спускался,без шляпы, стройный, появлялсяна площади Добра и Зла, разглядывал прохожих, кроткоо чем-то говорил с детьми,с блудницами да с лошадьми усталыми… Его походка, и ясный голос, и глазабольшие были всем известны, и все его любили зачудесный дар и взор чудесный.
xiii
Он о блаженстве распевал,о первой, о последней встрече,хоть никогда в уста и плечион красоту не целовал…Там, в комнате голубоватой,средь нежных книг и лепестковрассыпанных, и малых статуй, —из лучезарных облаковон прихотливо и бесцельностихи вырезывал свои,напев мешая колыбельныйс напевом трепетной любви…