Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена

                                    «Ну, полно спать!
 Как муза томная Парнасца
 умеет ласково подкрасться
 и невзначай околдовать!» —
«Ах нет! Я попросту устала
 и сон все тот же снился мне, —
 вздохнув, Ирина отвечала. —
 Мне вновь мерещилось во сне —

xv

пергамент серо-золотистый
венецианских вечеров
и над лагуною лучистой
напевы струн и голосов.
Там — тень гондолы удлиненной,
там однозвонный ропот струй,
там каждый возглас отдаленный
и каждый смутный поцелуй —
не песнь, а призраки созвучий,
не страсть, а странствующий сон,
не жизнь, а канувших времен
вздох перелетный, вздох певучий…»

Ее не прерывал Андрей;

в нем спорили мечта и разум;
он бы хотел поверить ей,
но по случайным знал рассказам,
что разочарованье ждет
Ирину, что мечты напрасны:
по золоту лагуны ясной
ползет дымящий пароход…

xvi

В лиловой спальне молчаливой
распространился мягкий мрак,
и ждал Андрей нетерпеливо…
Он приближающийся шаг
услышал с дивным содроганьем,
и розовое кимоно
повеяло благоуханьем…
Луч пробежал… и вновь — темно.
О холодок объятий сладкий!

xvii

Чуть шелестели кружев складки;
 и сокровенные пути
 на сумеречно-нежном теле
 уста скользящие умели
 во мгле извилистой найти.
 И ласкам трепетным учила
 все возрастающая страсть,
 и в бездну близкую упасть
 и не давала, и манила.

Счастливцы! Пламенных имен,

внушенных первыми ночами,
не забываете, и вами
их звук полнее повторен.
И страсть привычною не станет,
и, углубляясь без конца,
очарованье не завянет
и не насытятся сердца!
………………..

xviii

 Был вечер ветреный.
                                                Ирина
 играла Моцарта, и стон
сквозных аллей был заглушен
 прозрачным смехом клавесина.
 И трепет маленькой руки,
 и у затылка завитки,
чуть золотые, занимали
Андрея более, чем плеск
созвучий пляшущих.
                                              По зале
тень протянулась. Только блеск
 бледно-рубиновый камина
 алел во мгле, как георгина,
 взлетал, как призрак мотылька, —
 и озарял — то легкий локон,
то мрамор статуи меж окон,
то край лепного потолка.

xix

 Рассеялись внезапно звуки…
 Ирина встала, и в глазах
 как бы крылатый вздрогнул страх —
 предчувствие безвестной муки…
«Мне жутко…» — молвила она.
«Но почему?» Сама не знает…
 Порой — так сердце замирает
 в зеркальных лабиринтах сна.
«Мне жутко…» Пристально-угрюмый
 взгляд устремился вниз, в огонь.
«Ну успокойся, ну, не думай…» —
 и целовал ее ладонь
 Андрей, тревожно-удивленный;
 но только с нежностью влюбленной
 хотел обнять ее, как вдруг
 шум за дверьми услышал странный,
 звон дребезжащий, звон стеклянный,
 и возглас, и тяжелый стук;
 потом — слуги дрожащий шепот,
смех наглый, торопливый топот,
 гул незнакомых голосов,
 и, сыростью повея снежной,
 вошли двенадцать мужиков,
 в шинелях, с ружьями…

xx