Поэмы Оссиана

Начало было положено, и в 1791 г. Карамзин публикует в своем "Московском журнале" "Картона" и "Сельмские песни". [759] В следующем году в журналах появились новые публикации. Сентименталист В. С. Подшивалов перевел "Дартулу", [760] переводчик И. С. Захаров - туже поэму и "Ойну-Моруль". [761] И тогда же вышло полное двухтомное издание поэм Оссиана в переводе Е. И. Кострова, [762] которому принадлежала основная заслуга в распространении известности и славы Оссиана в России.

В истории русской литературы Ермил Иванович Костров (ок. 1750-1796) является весьма симптоматичной фигурой. Как писал о нем Г. А. Гуковский, "он чрезвычайно чутко и быстро реагировал творчески на новые явления искусства, отчетливо улавливал художественные веяния времени и в краткий срок - менее одного десятилетия - совершил эволюцию, последовательно отразившую основные этапы развития русской литературной культуры второй половины XVIII в." [763] Этапами творческого пути Кострова были барочные "похвальные" оды в стиле Ломоносова, затем классический перевод "Илиады" александрийским стихом и, наконец, преромантический Оссиан.

Свой перевод Костров создавал по французскому переводу Летурнера, поскольку из новых западных языков он владел только французским, а перевод Летурнера был в то время единственным полным на этом языке. Конечно, стремление французского переводчика несколько "пригладить" живописность макферсоновских образов и, с другой стороны, "улучшить" их за счет риторических фигур отразилось и в тексте Кострова. Тем не менее было бы неверно ставить знак равенства между двумя переводами - французским и русским. Следуя русской классической традиции и причисляя поэмы Оссиана к высокому эпосу, Костров добивался их стилистической возвышенности за счет широкого применения архаических славянизмов. На страницах "Гальских стихотворений" постоянно встречаются слова: бранноносец, дщерь, чадо, власы, рамена, перси, глас, криле, древо, елень, ловитва, пагуба, синета (синева], воззреть, вострепетать, вещать, рещи (говорить), течь (итти), простираться (двигаться вперед), надмить (надувать), изъязвить (ранить), почто, зане, паки, сей, оный и т. п.

В таком обилии архаизмов и церковнославянизмов проявилось сознательное стремление Кострова к "высокому штилю", как его в свое время определил Ломоносов.

С первых же строк повествование велось в величаво торжественном тоне: "Бесстрашный Кушуллин сидел пред вратами Туры при корени шумящего ветвиями древа. Его копие стояло, уклонясь к твердому и мхом покрытому камени. Его щит покоился близ его на злачном дерне. Его воображение представляло ему в мечтах Каирбара, героя, пораженного им в сражении, как вдруг Моран, посланный бодрствовать над океаном, возвращаясь, возвещает ему об успехе своих недремлющих очей.

"Востани, Кушуллин, востани, - рек юный ратник: - я зрел корабли Сварановы. Кушуллин! сопостаты многочисленны: мрачное море стремит на берег сонмы героев"", и т. д. [764] Так начинается "Фингал". И этот тон сохраняется до конца перевода.

Несомненно, что такая стилистическая приподнятость служила уже созданию не классического, но романтического колорита, передаче сумрачного настроения "песен" Оссиана, их эмоциональной напряженности. И она немало способствовала успеху перевода Кострова. Полководец Л. В. Суворов, которому Костров посвятил свой труд, ответил ему благодарственным стихотворным посланием, заключая которое, особенно подчеркнул стиль перевода:

Виргилий и Гомер, о! естьли бы восстали,
Для превосходства бы твой важный слог избрали. {[765]

}

Слава костровской версии Оссиана утвердилась настолько, что спустя двадцать лет Н. И. Греч решительно заявил: "Перевод Кострова несравненно лучше подлинника". [766] И еще через десятилетие А. А. Бестужев писал: "Проза Кострова в переводе Оссиана и доныне может служить образцом благозвучия, возвышенности". [767]

Костров ознакомил своих соотечественников не только с поэмами Оссиана, но и с обширным предисловием, также заимствованным из издания Летурнера, где французский переводчик на основании "рассуждений" Макферсона и Блэра составил очерк истории и этнографии "цельтов" и "каледонян", воспетых Оссианом. Здесь провозглашались новые философские и эстетические принципы, объявлялись важными "мнения, мысли, обычаи, склонности, страсти и увеселения какого-нибудь народа, исходящего, так сказать, из рук созидающей природы", т. е. непросвещенного. Шотландский бард уподоблялся Гомеру, ибо "тот и другой в сочинениях своих имели образцом природу". Но этим следованием природе - своей у каждого - объясняется и различие двух народных певцов, поскольку "стихотворения Гомеровы и Оссиановы имеют на себе знаки и, так сказать, печать различного свойства своих народов". [768] Таким образом, не только в художественную практику Кострова проникали романтические идеи, но он передавал их и в прямом теоретическом выражении.