Поэтический язык Иосифа Бродского

Пока камин до дыр мнет кочерыжкой крошка,
Иван живет как сыp в избе на курьих ножках
С заморскою ягой в отрыжках и окрошках.
Души не чая в нем, с пришельцем ведьма ладит.
«Такого днем с огнем!» Сама, однако, гладит
Паршивого кота, который принцу гадит.
Над грязною каргой витает грозный фатум:
Любовник-хвост-трубой

ей ставит ультиматум:Царевич с глаз долой пусть катит самокатом!

Типичными для поэтики Бродского являются снижающие тропы – сравнения, метафоры, метонимия. Например, и предметом, и образом сравнения у Бродского часто становились зубы:

я, прячущий во рту
развалины почище Парфенона

(«В озерном краю». 1972);

Она любила целоваться. Рот
напоминал мне о пещерах Карса

(«Из “Школьной антологии”». 1966–1969);

Средизимнее море шевелится за огрызками колоннады,
как соленый язык за выбитыми зубами

(«Деревянный лаокоон, сбросив на время

гору с…». 1975–1976)[118]

.

Зубы как предмет сравнения изображаются и Крепсом:

С зубами, как колки в открытом клавикорде

,Несется щучья дочь с осанкой гордой в хорде,
Кощеево яйцо таща в противной морде.

Не забыты и протуберанцы. В ранних стихах Бродского их образ вполне романтичен:

Нам нравится распускаться.
Нам нравится колоситься.
Нам нравится шорох ситца
и грохот протуберанца

(«Стихи о принятии мира». 1958)[119]

.

У Крепса протуберанцы появляются в снижающей генитивной метафоре с астрономической образностью:

С костями в рукавах, хихича беззаботно,
Соперницы галдят, закусывая плотно,
Смотреть на их размах подруге ветра рвотно.
Готовясь после щей идти на танцы-жманцы,
Пуховкой жирных лиц запудривают глянцы,
Горят в тени хрящей прыщей протуберанцы.

Если в стихотворении Бродского протуберанцы грохочут (вероятно, фонетический образ слова вызвал звуковую метафору вопреки этимологическому и терминологическому значению слова[120], то в пародии Крепса слово протуберанцы употребляется хоть и крайне гиперболично, но реалистически – о том, что вздувается).

Снижающую функцию у Крепса Бродского выполняет и словообразование, например:

Набив икрой с яйцом завистливые ртишки

,Согретые винцом крикливые пустышки
Ее движенья повторяют, как мартышки;
Поймав в тугой капкан иль вздернув на наживку,
Он зверя отпускал, даря ему оливку,
А мог бы полоснуть иль съездить по загривку.

К словоформе оливку Крепс дает примечание, указывающее на оливковую ветвь как символ славы.

Но, говоря о снижении, интереснее отметить в тексте Крепса другое: метаязыковое образное высказывание о самом приеме снижения в начале поэмы:

Царевича стрела летит из арбалета
Туда, где баловень болотного балета
На корточках сидит, надеждой не согрета.
Стрелу стремит ко дну, подобно милым фразам

,Дочь тины на круги косит надутым глазом…

Сколь характерны аналогичные метаязыковые высказывания для Бродского, хорошо показано в диссертации Дениса Ахапкина (Ахапкин, 2002). А именно милыми Бродский называл стихи (в стилизации под XVIII век), кириллицу:

милые стихи

, в вас сердцея свое вложил. Коль в Лету
канет, то скорбеть мне перву

(«К стихам». 1967. II: 191);

амальгама зеркала в ванной прячет
сильно сдобренный милой кириллицей

волапюки совершенно секретную мысль о смерти

(«Барбизон Террас». 1974. III: 62).