Поэтика пространства

Материалы по этой теме, которые можно почерпнуть из литературы, немногочисленны, потому что желание съежиться в прямом, физическом смысле само по себе уже является признаком негативизма. Во многих аспектах обитание в углу – это бегство от жизни, ограничение жизни, сокрытие жизни. Угол – свое рода отрицание Вселенной. В углу человек не говорит сам с собой. Когда мы вспоминаем часы, проведенные в углу, нам вспоминается молчание, молчание мыслей. Так зачем тогда описывать параметры столь убогого одиночества? Психолог, а в особенности метафизик, сочтет такие направления топоанализа пустой тратой времени. Они умеют непосредственно наблюдать «замкнутые» характеры. Им не нужно, чтобы кто-то описывал им насупившееся существо, съежившееся существо. Однако, на наш взгляд, место, где оно съеживается, имеет большое значение. Каждому типу ситуации, когда душе нужно побыть наедине с собой, соответствует определенный тип убежища. Самое неприятное из убежищ, угол, заслуживает отдельного исследования. «Забиться в угол» – пожалуй, не слишком яркое выражение. Оно не слишком яркое по той причине, что ему соответствует множество образов, очень древних образов, возможно, восходящих к психологии первобытных людей. Иногда чем проще образ, тем красочнее мечты.

Но прежде всего угол – это убежище, которое обеспечивает нам важнейшую ценность бытия: неподвижность. Это надежное, это ближайшее место, где я могу быть неподвижен. Угол – что-то вроде коробки, разрезанной пополам коробки, это наполовину стены, наполовину дверь. На его примере мы в одной из последующих глав поговорим о диалектике внешнего и внутреннего.

Сознание, что ты спокойно сидишь в своем углу, распространяет или, если так можно выразиться, излучает неподвижность. Воображаемая комната выстраивается вокруг нашего тела, которому кажется, что оно спряталось, когда мы забиваемся в угол. Тени уже успели превратиться в стены, мебель – в заслон, занавес над дверью – в крышу. Но у всех этих образов слишком живое воображение. А нам нужно очертить пространство неподвижности, превратив его в пространство бытия. Поэт пишет:

Я – пространство, в котором нахожусь.

Эта краткая строка – из сборника, который называется «Набросок жизни»[129]. Прекрасная строка. Но где чувство присутствия может быть острее, чем в углу?

В книге «Моя жизнь без меня» Рильке пишет: «Внезапно внутри меня возникла комната, почти осязаемая комната, где напротив меня горела лампа. И я уже стал в ней углом, но ставни услышали меня и захлопнулись». Можно ли лучше выразить мысль, что угол – это ячейка, предназначенная для человека?

II

А теперь обратимся к двусмысленному тексту, в котором сущность человека выявляется в то самое мгновение, когда он выходит из своего угла.

Сартр в своей книге о Бодлере приводит фразу, которая заслуживает пространного комментария. Она позаимствована из романа Хьюза[130]: «Эмили играла, она строила себе дом в уголке у самого носа корабля…» Однако Сартру нужна не эта фраза, а следующая: «Устав и бросив игру, она пошла, сама не зная зачем, по направлению к корме, когда у нее в голове молнией пронеслось, что она – это она…» До того как приступить к анализу этих мыслей, заметим, что, по всей вероятности, в романе Хьюза они соответствуют тому, что следует называть вымышленным детством. В романах такое встречается сплошь и рядом. Романисты наделяют вымышленное, а не пережитое детство своих героев впечатлениями, полными вымышленной наивности. Это ирреальное прошлое, которое писатель, пользуясь литературными приемами, превращает в предысторию рассказанных событий, часто маскирует реальную силу грез, которые имели бы большое феноменологическое значение, будь они поданы нам в своей подлинной, сегодняшней наивности. Но такие понятия, как «быть» и «писать», с трудом поддаются сближению.