Поэтика пространства

Эти строки не выходят у меня из памяти, и я расцвечиваю их всевозможными подробностями. Я вижу волка, который пришел издалека, из голодного края. Он совсем отощал, изо рта свисает воспаленный язык. Вдруг из кустов появляется черепаха, лакомство, ценимое гурманами всего мира. Он бросается на добычу, но черепаха, которую природа наделила способностью необыкновенно быстро втягивать голову, лапы и хвост под панцирь, оказывается проворнее. И теперь для голодного волка она всего лишь камень на дороге.

Чью сторону нам принять в этой драме голода? Я попытался проявить беспристрастность. Я не люблю волков. Но в этом случае, пожалуй, черепаха должна была сдаться. И Унгаретти, долго размышлявший над старинной гравюрой, прямо говорит, что художнику удалось вызвать у нас симпатию к волку и ненависть к черепахе».

Какими комментариями феноменолог мог бы сопроводить этот комментарий! В самом деле, здесь мы имеем дело с комментируемой гравюрой. Психологическая интерпретация, разумеется, выходит далеко за рамки фактов. Ни один художник, изображая черепаху, не может вызвать к ней ненависть. Скрывшись под панцирем, черепаха надежно охраняет свои тайны. Она превращается в чудовище, чей облик непроницаем. Так что феноменолог должен сам рассказать себе басню о волке и черепахе. Он должен придать этой драме космические масштабы, подумать над проблемой голода-в-мире (феноменологи любят ставить между словами дефис, чтобы дать понять: они выходят на уровень мировых проблем). Проще говоря, феноменолог должен на мгновение ощутить себя голодным волком перед добычей, которая превратилась в камень.

Если бы я располагал репродукциями этой гравюры, я использовал бы ее как тест, чтобы дифференцировать и измерить перспективы и глубину нашей вовлеченности в драмы голода, разыгрывающиеся в мире. И почти наверняка вскрылся бы двойственный характер этой вовлеченности. Некоторые, отдавшись во власть мифотворческой функции, вернутся к знакомой с детства системе образов. Вероятно, они порадуются неудаче злого волка; исподтишка посмеются над ним вместе с черепахой, вернувшейся в свой домик. Но другие, под влиянием Унгаретти, могут дать этой истории прямо противоположную интерпретацию. При такой инверсии старой сказки, застывшей в своей вековой неизменности, мифотворческая функция неожиданно обновляется. И в результате воображение получает новый импульс, который может заинтересовать феноменолога. Для обычных феноменологов подобные инверсии ситуации – это мелочь на уровне погрешности. Ведь они привыкли воспринимать Мир фронтально. У них сразу же возникает чувство, что они находятся внутри Мира, что они принадлежат Миру. Однако для феноменолога воображения все сложнее. Ему постоянно приходится иметь дело со странностями мира. Более того: когда воображение в бодром и активном состоянии, оно охотно превращает знакомое и привычное в странное. С помощью какой-нибудь поэтической подробности воображение переносит нас в новый мир. И среди всего, что мы там видим, эта подробность сразу же занимает главное место. Самый простой образ, если только он новый, открывает перед нами целый мир. Мир изменчив, если мы смотрим на него через бесчисленные окна воображения. А значит, по-новому ставит вопросы перед феноменологией. Решая маленькие проблемы, люди учатся решать большие. Сейчас мы ограничились тем, что предложили читателю наши упражнения в области некоей феноменологии на ее начальном, простейшем уровне. Впрочем, мы убеждены, что в исследовании души человеческой не бывает мелочей.

Глава шестая Углы

«Закройте пространство! Закройте сумку кенгуру! Там жарко».

Морис Бланшар

I

Когда мы рассуждали о гнездах и раковинах, мы, разумеется, имели дело с транспозициями функции обитания. Сокровенные пространства, которые мы изучали, были фантастическими либо описанными весьма приблизительно, они были подвешены в воздухе, как гнездо в ветвях дерева, либо вправлены в камень, как моллюск. А сейчас мы будем изучать впечатления от сокровенного, которые, даже когда они бывают мимолетными или воображаемыми, все же теснее связаны с человеком. Образы, изучаемые в этой главе, не нужно транспонировать. Их можно подвергнуть прямому психологическому освещению, даже если какой-нибудь позитивный ум сочтет их пустыми мечтами.

Вот отправная точка наших рассуждений: каждый угол в доме, каждый закуток в комнате, любое ограниченное пространство, куда нам хочется забиться, где нам хочется съежиться, – для нашего воображения означают возможность одиночества, то есть зародыш комнаты, зародыш дома.