Поэтика за чайным столом и другие разборы

Комментаторы изданий Пастернака не разъясняют, что это за рогатки; вероятно, части ограды/ворот, позволявшие контролировать доступ на каток. Ср., впрочем, упоминание о рогатках в рассказе знаменитого конькобежца Н. А. Панина-Коломенкина (1871/1872–1956) о дореволюционном катке в Юсуповском саду в Петербурге: «Она [молодежь] обитала преимущественно в „академии“, то есть, на правом пруду за рогатками, которыми „академия“ обычно отделялась от остальной части катка. Эта группа сплотилась вокруг меня, состояла почти сплошь из моих учеников и была почему-то прозвана „головастиками“» (цит. по: Глезеров 2009: 156; курсив мой. — А. Ж.).

8

Конструкция Был… был… имеет свою интересную родословную, анализ которой здесь предпринят не будет — как и анализ места «Матроса» в традиции Я4/2жм и использования в нем соответствующих семантических ореолов (об этом см. в следующей статье настоящего сборника).

9

Ср.: «Матросам» Владимира Кириллова (1918): Как бурные волны, вы грозно вливались Во дни революций на Невский гранит <…> Открытые лица, широкие плечи, Стальные винтовки в бесстрашных руках <…> Подобно утесам, вы встали, титаны, На страже коммуны, на страже свобод Герои, скитальцы морей, альбатросы, Застольные гости громовых пиров, Орлиное племя, матросы, матросы, Вам песня поэта, вам слава веков;

«Я люблю…» Гастева (1918): Я люблю вас, пароходные гудки <…> Я люблю тебя, убогий, грязный трюм <…> Я люблю тебя, суровая корма <…> Можно в глубях наше судно все сгноить, Не устанут только люди говорить, Что смеялися огни над злым бичом, Не хотели сдаться буре нипочем И метались перед смертью в море пламенным мечом!;

«Левый марш (Матросам)» Маяковского (1918): Эй, синеблузые! Рейте! За океаны! <…> Крепи у мира на горле пролетариата пальцы!;

«Матрос» Клюева (1918): Недвижно лицо молодое, Недвижен гранитный утес… Замучен за дело святое Безжалостно юный матрос <…> Погиб он в борьбе за свободу, За правду святую и честь;

«В кровь зацелован топкой жаркой…» Герасимова (1923?): В кровь зацелован топкой жаркой, Измят объятьями котла, Выскакиваю из кочегарки Под палубные вымпела <…> Забыл я трюм и кочегарку И угля черное лицо, Фантазия по жилам жарко Текла расплавленным свинцом.

10

Литературным прототипом пьяного матроса, который шатается на зимнем ветру в такт качающемуся фонарю (ср. мигнувший и сникший шесток флагштока), мог послужить герой блоковского стихотворения «Поздней осенью из гавани…» (1909/1910): В черном небе означается Над водой подъемный кран, И один фонарь качается На оснеженном берегу. И матрос, на борт не принятый, Идет, шатаясь, сквозь буран. Все потеряно, все выпито! Довольно — больше не могу!

11

Это варианты «интенсивного, пусть неприятного, контакта», ср. в «Оригинальной» вариации (1922; из «Тем и вариаций»): …Молочай, Полынь и дрок за набалдашник Цеплялись, затрудняя шаг, И вихрь степной свистел в ушах.

12

Ср. в более позднем стихотворении: На свечку дуло из угла… («Зимняя ночь», 1946).

13

О месте аграмматизма (ungrammatically) в поэтической структуре см.: Riffaterre 1978.

14

Такова, в частности, роль упоминания о Галерной: эта улица в Петрограде, и морская, и революционная одновременно (в 1918 г. переименована в Красную), тянется вдоль Невы от Медного всадника до Адмиралтейской верфи и вызывает у петербуржцев именно такие ассоциации.

15