Поэтика за чайным столом и другие разборы

Ср. в «Соснах» (1941): И столько широты во взоре, И так покорно все извне, Что где-то за стволами море Мерещится все время мне.

16

Кстати, и здесь есть некоторая словесная неувязка — в неудачном «уподоблении корабля человеческому телу: Огромный бриг, громадой торса / Задрав бока <…> Торс — не что иное, как туловище, а бока — части туловища; выражение задрать туловищем бока — неловкое по своей внутренней форме. Ссылка на олицетворение ничего не меняет: корабль „задирает“ борта, как человек — плечи (но человек, а не человеческий торс)» [Шапир 2004: 238]. Разумеется, реальность пастернаковского маринизма преимущественно словесная, отчасти в духе «генерала» Ревунова-Караулова в чеховской «Свадьбе с генералом»; ср.

Морская служба <…> Всякое незначительное слово имеет, так сказать, свой особый смысл! Например: марсовые по вантам на фок и грот! Что это значит? Матрос небось понимает! <…> А вот, если идя полным ветром <…> надо поставить брамсели и бом-брамсели! Тут уж надо командовать: салинговые к вантам на брамсели и бом-брамсели… и в это время, как на реях отдают паруса, внизу становятся на брам и бом-брамшкоты, фалы и брасы… <…> Эх, жизнь! Командуешь, а сам смотришь, как матросы, как молния, разбегаются по местам и разносят брамы и брасы. Этак не вытерпишь и крикнешь: молодцы, ребята! (Поперхнулся и кашляет.) <…>

[П]омните этот восторг, когда делают поворот оверштаг! <…> Ведь как только раздалась команда: свистать всех наверх, поворот оверштаг — словно электрическая искра пробежала по всем. Начиная от командира и до последнего матроса — все встрепенулись… <…> На фоковые и гротовые брасы на правую, на крюйсельные брасы на левую, на контра-брасы на левую, командует старший офицер <…> Фока-шкот, кливер-шкот раздернуть… право на борт! (Встает.) <…> И <…> наконец <…> раздается громовая команда: грот-марса-булинь отдай, пшел брасы! Тут все летит, трещит — столпотворение вавилонское!..

[Чехов 1974–1983: XII, 119–122]

Об источниках, использованных Чеховым в работе над этим морским лексиконом, см.: Там же: 374–375 (примечания И. Ю. Твердохлебова); об изучении Пастернаком флотских реалий при написании поэмы «Девятьсот пятый год» (1925–1927) см.: Пастернак 2003–2005: I, 525–526 (комментарии Е. Б. и Е. В. Пастернаков, со ссылкой на письмо поэта к М. И. Цветаевой от 8 [вернее, 5] мая 1926 г. — Пастернак 2003–2005: VII, 669).

17

Ср. аналогичный переход от горизонталей к вертикали в «Магдалине. 2» (1949): Завтра упадет завеса в храме, Мы в кружок собьемся в стороне, И земля качнется под ногами, Может быть, из жалости ко мне. Перестроятся ряды конвоя, И начнется всадников разъезд. Словно в бурю смерч, над головою Будет к небу рваться этот крест [Пастернак 2003–2005: IV, 546].

18

Ср. у Мандельштама: Чудовищна, как броненосец в доке, Россия отдыхает тяжело («Петербургские строфы», 1913); Чудовищный корабль на страшной высоте Несется, крылья расправляет… («На страшной высоте блуждающий огонь…», 1918); В ком сердце есть — тот должен слышать, время, Как твой корабль ко дну идет <…> Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий, Скрипучий поворот руля («Прославим, братья, сумерки свободы…», 1918).

Это было общее место в поэзии тех лет, ср. еще: «Красный кормчий (Владимиру Ильичу Ленину)» Ильи Ионова (1918): Руками сжав штурвал железный, На красной вышке броневой Стоит и держит путь свой звездный Мятежный, гордый рулевой… и т. д. еще 9 строф; «Воздушный корабль» Клюева (1918–1919): Я построил воздушный корабль <…> Мой корабль — буревые стихи. Только с паруса Ленина лик С укоризной на Смольный глядит.

19

Ср.: И палое небо с дорог не подобрано («После дождя», 1915); И все ниже спускается небо И падает накось, И летит кувырком, И касается чайками дна («Девятьсот пятый год», 1925–1927). В строке С звездами — дно слышится еще и отзвук ломоносовского «Вечернего размышления…»: Звездам числа нет, бездне дна.

20