Поэтому птица в неволе поет

На кухне, где Мамуля жарила кукурузные лепешки к овощному супу на ужин, позвякивали кастрюльки, и в окружении этих уютных звуков и запахов я читала про Джейн Эйр, оказавшуюся в неприветливом английском поместье, принадлежавшем неприветливому английскому джентльмену. Дядя Вилли погрузился в «Альманах», который брал в руки каждый вечер, а брат мой уплыл на плоту по далекой Миссисипи.

Я первой услышала дребезжание задней двери. Дребезжание и стук, стук и дребезжание. Заподозрив, что это, возможно, умалишенная жена из башни, я не обратила внимания. Но дядя Вилли тоже услышал, вытащил Бейли из мира Гека Финна и отправил откинуть щеколду.

Дверь открылась, и лунный луч озарил комнату холодным сиянием, в котором утонул свет нашей тусклой лампочки. Мы все ждали – я с испуганным недоумением, – ибо вошел не человек. Ворвался лишь ветер, вступил в поединок с тщедушным огоньком керосиновой лампы. Заворочался, завозился в уютном тепле от нашей пузатой печки. Дядя Вилли решил, что, видимо, это звуки ненастья, и велел Бейли закрыть дверь. Но пока Бейли задвигал неструганую деревянную щеколду, сквозь щель прорвался голос; он проблеял:

– Сестра Хендерсон? Брат Вилли?

Бейли почти закрыл дверь снова, но дядя Вилли спросил: «Кто тут?» – и из серой тьмы на свет выплыло унылое бурое лицо мистера Джорджа Тейлора. Он убедился, что мы еще не спим, – и его позвали внутрь. Мамуля, увидев его, пригласила остаться к ужину и велела мне сунуть в золу несколько бататов, чтобы всем хватило. Бедный брат Тейлор питался по всему городу с тех самых пор, как летом похоронил жену. Может, из-за того что я находилась в романтическом возрасте, или благодаря инструментам выживания, встроенным в каждого из нас, я побаивалась, что он надумает жениться на Мамуле и переехать к нам.

Дядя Вилли опустил «Альманах» на разведенные колени.

– Вам тут в любое время рады, брат Тейлор, в любое время, вот только ночь ныне ненастная. Вот тут сказано, – он постучал больной рукой по «Альманаху», – что двенадцатого ноября на Стэмпс придет с востока буря. Непогода нынче.

Мистер Тейлор сидел точно в той же позе, которую занял, войдя: как человек, который так сильно замерз, что ему не пошевелиться даже ради того чтобы придвинуться к огню. Он согнул шею, красные отсветы играли на гладкой коже лысой головы. А вот глаза его поразили меня своей необычайной притягательностью. Глубоко посаженные, они затмевали все остальные черты лица своей круглотой – казалось, они обведены темным карандашом и придают ему сходство с совой. Почувствовав на себе мой пристальный взгляд, мистер Тейлор разве что слегка повернул голову, а вот зрачки сдвинулись и остановились на мне. Если бы во взгляде его я прочитала презрение, или покровительственность, или любое другое вульгарное чувство, которое взрослые позволяют себе по отношению к детям, я бы тут же снова уткнулась в книгу, однако в глазах его была водянистая пустота – пустота, выносить которую было невозможно. Я увидела гладкость стекла – раньше мне она попадалась только на новеньких стеклянных шариках или на бутылочном горлышке, вмерзшем в лед. Взгляд его сместился так стремительно, что мне почти удалось вообразить себе, что я на самом деле вообразила эти переглядки.

– Но, как я уже сказал, тут вам в любое время рады. Под нашей крышей всем места хватит.

Дядя Вилли, похоже, не замечал, что мистер Тейлор пропускает его слова мимо ушей. Мамуля принесла суп, сняла чайник с подогревателя, поставила на его место дымящуюся кастрюлю. Дядя Вилли продолжил:

– Мамуля, я сказал брату Тейлору, что у нас ему всегда рады.

Мамуля откликнулась:

– Верно, брат Тейлор. Нечего вам сидеть в пустом доме и жалеть себя. Господь дал – Господь взял.

Не знаю, что подействовало: присутствие Мамули или бульканье супа на плите, – но мистер Тейлор явно взбодрился. Передернул плечами, будто сбрасывая назойливую руку, попробовал улыбнуться – но не вышло.

– Сестра Хендерсон, я очень ценю… в смысле, прямо и не знаю, что бы я делал, если бы не все… в смысле, вы и не представляете, что это для меня значит, что я могу… в смысле, я очень вам признателен.

В каждой паузе голова его ныряла на грудь, как у черепахи, которая высовывается из панциря, а глаза так и не двигались.

Мамуля, которая всегда смущалась, если при ней проявляли чувства, не имевшие под собой религиозной подоплеки, велела мне идти за ней – принести тарелки и хлеб. Она несла еду, я шла следом с керосиновой лампой. Новый источник света сделал очертания комнаты отчетливее, жестче. Бейли все еще сидел, склонившись над книгой, – этакий чернокожий гномик-горбунок. Палец бежал вперед глаз по странице. Дядя Вилли и мистер Тейлор застыли, будто картинка из книги по истории американских негров.

– Ну, кушайте, брат Тейлор. – Мамуля заставила его взять тарелку с супом. – Вы, может, и не голодны, а подкрепиться надо.

В ее голосе звучала нежная заботливость здорового человека, который говорит с немощным, а простое утверждение показалось проникновенно-истинным.

– Я вам очень признателен.

Бейли вышел из задумчивости и пошел мыть руки.