Поэтому птица в неволе поет

– Миссис Хендерсон, но мои инструменты…

Он трясся с головы до ног.

– А теперь слушай мое второе приказание. Никогда ты больше не будешь никому лечить зубы. Никогда! Когда обоснуешься на новом месте, лечить тебе собак от бешенства, кошек от холеры и коров от гриппа. Понял?

По подбородку у него стекала слюна, в глазах стояли слезы.

– Да, мэм. Спасибо, что оставили в живых. Благодарю вас, миссис Хендерсон.

Мамуля вновь уменьшилась с роста в десять футов, с руками длиной в восемь, и произнесла:

– Нужна мне твоя благодарность, сопляк, такого, как ты, и убить-то тошно.

Выходя, она махнула платком и превратила медсестру в мешок куриного корма.

Когда Мамуля спустилась, вид у нее был усталый – впрочем, кто ж не устанет от такого-то. Она подошла, поправила полотенце у меня на щеке (о зубной боли я позабыла: почувствовала только, что она прикасается очень нежно, чтобы ее не пробудить). Взяла меня за руку. Голос ее не изменился:

– Идем, сестра.

Я рассудила, что мы отправляемся домой, она сделает какой-нибудь отвар, который снимет боль, а еще, может быть, вырастит мне новые зубы. Новые зубы вылезут за ночь из моих собственных десен. Мамуля повела меня к аптеке, в противоположную от Лавки сторону.

– Повезу тебя к дантисту Бейкеру в Тексаркану.

Я порадовалась, что приняла ванну и обсыпалась тальком «Букет Кашмира». Какой замечательный сюрприз. Нестерпимая боль унялась до терпимого зуда, Мамуля изничтожила мерзавца-белого, а мы теперь еще и поедем в саму Тексаркану, только Мамуля и я.

В автобусе она села на сиденье в конце, посередке, я села с ней рядом. Я так гордилась тем, что я ее внучка – это значит, что часть ее волшебства распространяется и на меня. Она спросила, страшно ли мне. Я покачала головой и прижалась к ее прохладному коричневому предплечью. Ни за что какой-то там дантист – тем более чернокожий – теперь не посмеет меня обидеть. Ведь Мамуля рядом. Доехали мы без приключений, вот разве что она обняла меня одной рукой, что ей вообще-то было не свойственно.

Дантист показал мне лекарство и иглу еще до того, как ввел в десну обезболивающее, – но даже если бы не показал, я бы все равно не испугалась. Мамуля стояла прямо у него за спиной. Скрестив на груди руки, она наблюдала за каждым его движением. Зубы удалили, она купила мне в окошечке аптечного магазина трубочку с мороженым. До Стэмпса мы доехали спокойно, вот только мне приходилось сплевывать в пустую коробочку из-под нюхательного табака, которую Мамуля для меня прихватила, – это оказалось непросто, потому что на наших проселках автобус подбрасывало и трясло.

Дома Мамуля подала мне теплый соляной раствор, и, прополоскав рот, я показала Бейли дыры от зубов – кровь запеклась на них, как начинка на корочке пирога. Он сказал, что я невероятно храбрая и теперь просто обязана обнародовать историю про этого белого зубодера и про сверхъестественные способности нашей Мамули.

Мне пришлось признать, что самого их разговора я не слышала, но что еще она могла сказать, кроме того, что сказала в моем воображении? Что еще могла сделать? Бейли без особого энтузиазма согласился с моими выводами, и я радостно (я ведь только что была больна) запрыгнула в Лавку. Мамуля готовила ужин, дядя Вилли стоял, привалившись к подоконнику. Мамуля изложила свою версию событий: