Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ

Но по глазам его Даль прочел все. Теперь следовало спешить. Он щелкнул замочками саквояжа, окунул в его нутро обе руки, когда Чехов опять заговорил капризным тоном тяжелого пациента:

– Но только я хочу похороны.

– Что за ребячество.

– Я все для них уже придумал!

Времени спорить не было. Времени вообще не было.

– Как скажете.

Даль со вздохом покачал головой и покрепче схватился в саквояже за…

Петербург. Июль 1904 года

Пахло дегтем, углем, дымом – короче говоря, вокзалом. Под крышей порхали чумазые воробьи. Оркестр выдувал что-то медное. Встречал генерала Келлера – прямиком с театра военных действий в Маньчжурии. Гавкали команды. К запруженному перрону подползал, работая железным локтем, паровоз, как бы дотягивая вагоны из последних сил. Первый класс, второй.

Толпе на генерала было наплевать – толпа отхлынула к третьему классу.

Дамы начали смахивать слезы, одной рукой прижимая букетики. Студенты сняли фуражки. Все тянули шеи, подбородки. Студенческий староста торопливо взобрался на принесенный ради этого ящик. Вынул из-за пазухи листки. Начал речь:

– Россия встречает прах своего великого сына…

Его не слушали.

Наконец подполз последний вагон.

Траурных лент на нем не было. Не было ни венков, ни еловых лап.

Он был строг и опрятен. Как полагается рефрижератору. Крупно читалась деловитая надпись:

«СВЕЖИЕ УСТРИЦЫ».

Толпа ахнула. Дамы всхлипывали, закусив платочек. «Какая пошлость! О, какая страшная пошлость!» «Тому, кто всю жизнь клеймил пошлость!..» Юноши, сдвинув брови, переглядывались. Оратор маячил над толпой, забыв про листки в руке.

Сначала вынесли ящики со свежими устрицами – ибо товар был нежный, скоропортящийся, петербургские рестораторы не могли ждать. Тут же подскочили бравые молодцы в фартуках – грузчики. И еще более бравые – приказчики с накладными в сиреневых печатях. Этим устрицам предстояло быть съеденными сегодня и завтра. В основном сегодня, потому что по средам в Мариинском театре давали балет, а после балета все ехали ужинать, прихватив танцовщиц кордебалета, у которых после физических упражнений разыгрывался чудовищный аппетит.

Потом вынесли гроб. На него тут же упала маленькая черноглазая женщина в траурном платье и задорной черной шляпке с вуалеткой в мушках. Всхлипнула. Но не забыла быстро и ловко расправить ленты на венке, приколоченном к крышке. Теперь была видна надпись. «Чехову – от МХТ». Дама убедилась, что видна хорошо. Сжатое деловое выражение на ее лице мгновенно сменилось грустным, горестным. Она показала его толпе. Но лицо все равно напоминало мордочку ласки. Седовласый чернобровый господин поддерживал даму за локоть.

«Вдова! Вдова! А с ней сам Станиславский», – шептались в толпе. «Платье – от Пакэна», – заметила одна дама другой.

Даль покачал головой.

– Что, смешно? – раздался над его плечом голос.

– Идемте, – ответил Даль, не встречаясь глазами. Зашагал в сторону вокзала.

– Вам не понравилась даже моя шутка с устрицами? – не отставал Чехов.

– Вы попросили устроить похороны по своему замыслу, вот они.

– Дальше будет лучше! – весело любовался Чехов процессией. – Мой бедный прах упокоится подле праха некой мадам Кухареткиной.

Даль покачал головой.

– Вам не смешно? – удивился Чехов.

– Я не циник.

Тот прошептал – но Даль расслышал:

– Верно, вы болван в футляре.

Даль остановился, обернулся. Говорил он серьезно и мягко:

– Вам нет необходимости меня оскорблять, Антон Павлович, я все равно не обижусь.

Без известных всей России пенсне, бородки, пышно зачесанных наверх волос Чехова было не узнать, с облегчением отметил Даль. Но посоветовал:

– Наденьте все же шляпу. Гроб могли встречать ваши хорошие знакомые. Дамы особенно бывают наблюдательны.

– Вы святой? – поддел тот, но послушался: шляпу надел. Надвинул на глаза.

– Вовсе нет. Я давно смирился с тем, что самый высокий, чистый гений иной раз осеняет крайне, гм, сомнительную земную оболочку.

Чехова это развеселило еще больше.

– Забавный чудак! Как же вы себе это объясняете, позвольте узнать?

– Извозчик! – крикнул Даль, вскинув руку в перчатке.

Но от разговора не отделался.

– Нет, в самом деле, как? Вселенской несправедливостью? Игрой случая? Шуткой эволюции? – всё допытывался Чехов.

Извозчик лихо осадил рыжего конька. Экипаж блестел на июльском солнце медной дребеденью.

– Мойка, двенадцать, – приказал Даль.

Извозчик кивнул, и его «прошу» подоспело, когда Даль уже шмякнул саквояж на сиденье. Сели. Утвердили трости между колен. Одинаковым жестом положили руки в перчатках на набалдашники. Только перчатки различались цветом: у Даля бежевые, Чехов выбрал желтые. Извозчик чмокнул. Лошадь легко и плавно втянула экипаж в поток других.

– Вы не ответили, – опять завел Чехов. – Так что такое, по-вашему, гений в негодной оболочке? Вроде красоты в глупой женщине? Или миллионного приданого невесты-дурнушки?

Даль разглядывал изменившиеся дома – с надстроенными сверху этажами. Проспект остался на месте. Город рос вверх. Вширь, наверное, тоже…

– Нет, мне правда любопытно ваше мнение.

Далю пришлось обернуться.