Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ

– Что же было в вашей повести, Николай Васильевич? В той, что вы начали?

***

«Контр-адмирал Непир проснулся довольно рано и сделал губами: „брр…“ – что всегда он делал, когда просыпался, хотя сам не мог растолковать, по какой причине. Непир потянулся, приказал себе подать небольшое, стоявшее на столе зеркало. Он хотел взглянуть на прыщик, который вчерашнего вечера вскочил у него на носу; но, к величайшему изумлению, увидел, что у него вместо носа совершенно гладкое место! Испугавшись, Непир велел подать воды и протер полотенцем глаза: точно, нет носа! Он начал щупать рукою, чтобы узнать: не спит ли он? Кажется, не спит. Контр-адмирал вскочил с кровати, встряхнулся: нет носа!.. Он велел тотчас подать себе одеться и…»

Понял, что сегодня из каюты выйти ему не придется.

Он не мог. Не мог показаться кому-либо в таком… виде.

От ужаса и стыда адмирал закрыл пустое место в середине лица обеими руками.

– Сэр?

Слуга принес одежду. Шершаво поблескивало шитье на мундире. Чугунными пароходными трубами стояли начищенные сапоги.

Перспектива одеться и выйти навстречу дню казалась немыслимой.

– Джонс, – проговорил адмирал из-под ладоней. – Будьте любезны вызвать ко мне старшего офицера Стерна.

– Очень хорошо, сэр, – последовало невозмутимое. Мундир был передоверен спинке кресла, ножки которого были прибиты к полу на случай сильной качки.

Старший офицер Стерн (будущий лорд Боу) явился незамедлительно. И доложил, что флот готов выступать:

– Видимость превосходная. Кронштадт как на ладони. Смею заметить, мы к обеду набьем русских как перепелок.

– Могу ли я положиться на вашу невозмутимость? – ответил адмирал Непир вместо приветствия.

Стерн не позволил себе нахмуриться. Но вступление встревожило его не на шутку.

– Разумеется, сэр.

На борту холера? Сгнил провиант? Команда затевает мятеж? Русские перекрыли проход минами? Что?

Адмирал отнял руки от своего бедного лица. Он был благодарен Стерну за то, что тот и бровью не шевельнул. Непир коротко описал случившееся. Стерн наклонился к лицу адмирала. Изучил. На коже не было ни шрама, ни язвы, ни провала, ни ссадины, ни красноты. Лицо адмирала там было глаже и белее бильярдного шара из индийской слоновой кости.

– Хм. Сэр. В самом деле. Сэр.

И невольно почесал кончик собственного носа – длинный и острый, служивший родовой приметой лордов Боу в последние четыреста лет. Этот жест привел адмирала в отчаяние.

– Сегодняшняя бомбардировка Кронштадта, Стерн. Ее успех откроет нам наступление на Петербург.

– Именно так. Сэр.

– Стерн, я не могу отсиживаться в каюте.

– Безусловно, нет. Сэр.

И опять коснулся собственного носа. «Прекратите уже!» – хотелось взреветь адмиралу, но он понимал, что Стерн и так старается.

– Скажите, что у вас сифилис. Сэр. Пустяки. С кем не бывает.

– Но Стерн. Каждому станет ясно, что это – не сифилис. Здесь… здесь… это просто пустое место!

Стерн покачал головой. И чтобы опять не ухватиться за собственный нос, сложил руки замком перед собой.

Непир в отчаянии ударил себя по пустому месту на лице:

– Как я могу командовать бомбардировкой… всем нашим флотом… без носа?!

– Но дорогой сэр, – попробовал ободрить старший офицер. – Не уверен, что вполне вас понимаю…

Здесь Стерн, конечно же, слукавил: понял он командира очень хорошо. Но все же сказал:

– Ваша сила – в вашем уме, вашем опыте, вашем боевом духе. А не в… гм. Сэр.

Адмирал Непир позволил своему отчаянию облечься в слова:

– О, Стерн! Ладно бы нога. Или глаз. Адмирал Нельсон блестяще воевал без того и другого. Но нос… нос… Нос.

Стерн склонил голову с идеальным пробором. И позволил себе ответное сердечное движение:

– Понимаю, сэр. Лишиться носа – это как лишиться самой сущности того, что значит быть джентльменом. Только еще хуже. Лишиться этой сущности публично. На всеобщее обозрение.

Каждое слово падало на голову адмирала раскаленной каплей. Потому что было правдой.

– О, Стерн! Какое безумное, фантастическое несчастье.

Старший офицер вскинул на командира глаза. В них блеснуло озарение. Непир заметил это. Приказал:

– Говорите, Стерн.

– Сэр. Гм. Возможно, у меня появилась одна мысль.