Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ

Пушкин задумчиво дрейфовал по гостиной. Остановился у зеркала. Тускло блестело отражение перстня. Пушкин в замешательстве коснулся пальцем зеленого камня, блеснула знакомая кошачья искра на дне. Брови сошлись. «Может ли быть два совершенно одинаковых перстня?» Лермонтов тем временем перебирал оставленные доктором стеклянные пластины.

– Александр Сергеевич, – пригласил Чехов. – А вам со сливками?

Пушкин сунул руку с перстнем в карман. Отошел от зеркала, словно нехотя расставшись с его серебристыми глубинами:

– Благодарю.

Внезапно всех окликнул Лермонтов:

– Вот он! Сюда, господа!

Лермонтов поднял пластину против света газовой лампы. Остальные грохнули стульями. Подошли. Голова придвинулась к голове, чтобы разглядеть изображение на стекле, крошечное, но чрезвычайно подробное, словно бы написанное одним волоском. Лермонтов постучал пальцем по стеклу:

– Вот он, наш обидчик.

Палец Лермонтова съехал в угол. Опрятный почерк доктора Даля читался легко, а не как у докторов обычно:

– Адмирал Чарльз Непир.

Это был портрет немолодого господина. Толстыми золотыми червями свисали эполеты. На изображении они вышли светло-серыми. Лермонтов опустил пластинку. Все четверо посмотрели друг на друга.

– Кофе стынет, – потянул носом Гоголь.

Вернулись к столику. Но настроение пропало.

– Если доктор не набрехал, вражеский флот сейчас приближается к Кронштадту, – прикрывая тревогу легкомыслием, заметил Чехов.

Пушкин строго поправил:

– Доктор Даль – честнейший человек из всех, кого я знаю.

Хотя именно сейчас был уверен в этом не полностью: «Я не смог» – что же Даль не смог?..

– Александр Сергеевич! – опять позвали его.

– Да. Простите. Что?

– Я к тому, – смутился Чехов, – что английские корабли идут сюда, нужен быстрый ход.

– Быстрый – и ужасный! – уточнил Лермонтов.

Взгляды плавали по комнате. Взгляды скрещивались. Четыре чашки повисли в воздухе.

– Карты? – первым предложил Пушкин. – Ничто не способно так быстро и полно разрушить жизнь, чем проигрыш в фараон.

– Женщина, – подал голос Чехов.

– Пьянство, – возразил Лермонтов. – Так, как нажираются флотские, конной гвардии и не снилось. Это никого не удивит. Что плюс. Доктор Даль сказал, что логичность…

– Столько алкоголя, чтобы свалить английского флотского офицера, не вместит человеческий желудок – есть еще и законы анатомии! Я как врач…

– Черт возьми, он прежде всего англичанин. И хуже – английский моряк.

И только Гоголь не сказал ни слова. Сцепив руки на животе, он весь как-то согнулся, точно желая сквозь землю провалиться. Нервно тряслась на весу ступня в лакированном башмаке. Мелко подпрыгивающий блик отвлек внимание Пушкина. Следом уставился Лермонтов. Как под гипнозом, припал взглядом и Чехов. Гоголь смутился. Оборвал эту трясучку, твердо стукнул ступней в пол – рядом с другой. Трое посмотрели на него, как будто только что проснулись от глубокого сна. Не совсем узнавая.

Гоголь поднял руку, как полагалось в нежинской гимназии, когда думаешь, что знаешь правильный ответ. Гимназия была его первым и последним опытом взаимодействия со множеством людей сразу. Он ужаснул его навсегда. С тех пор он людей избегал.

Гоголь тянул бледную слабую руку и старался никому не смотреть в глаза.

Пушкин учился в императорском лицее в первые, лучшие годы, а потом люди нравились ему в целом. Он ласково кивнул воздетой руке:

– Говорите, Николай Васильевич. Что?

***

Петербургский ветер бил кулаком в стекла. Оранжевый свет уютно обливал стол под сукном, которое вместо зеленого казалось скорее коричневым. Трое, коротая вечер, играли в карты при свечах, как им было привычнее. Лермонтов метал:

– Берете?

– Пас, – отозвался Пушкин.

Взгляд Чехова задержался на его руках: холеных, с овальными ногтями. Большой палец окован изумрудным перстнем. Пушкин поймал взгляд, отвернул перстень камнем внутрь. Чехов перевел взгляд в свои карты. На анилиновую улыбку дамы, на веревочные усики короля. Но никак не мог подсчитать, сколько же выходит очков.

Всем троим было неспокойно. Все трое старательно не смотрели на двойную дверь, что вела в кабинет.

– Посмотрим, как он… – начал Чехов, но таким тоном, что Пушкин быстро повторил:

– Посмотрим! – И Чехов, хмыкнув, не стал продолжать.

– Еще? – кивнул ему Лермонтов, взвешивая в руке колоду.

Ответить Чехов не успел. Крик раздался из кабинета. Все трое обернулись.

Двойные двери распахнулись. Гоголь был страшен. Глаза превратились в черные дыры над щелью рта.

– Кто это сделал, господа?! – с порога завопил он.

Все невольно опустили карты, забыв посмотреть, что у кого. Кто выиграл, кто проиграл.

– Что с вами?

– Николай Васильевич?

– Кто это сделал?! Вы? – наскочил он на Пушкина. – Вам все еще досадно, что я сказал всем, будто сюжет «Мертвых душ» подсказали вы. Поэтому? Мстите? Мне?

Развернулся на Лермонтова:

– Или вы?

Тот невольно попятился. Но, на его счастье, Гоголь уже переключился на следующего.

– А, – потянул и уставился на Чехова с проницательностью безумца в припадке. – Это сделали вы!

– Да что? Что я сделал? – искренне не понял тот.

Гоголь сложил руки крестом на груди:

– Украли мою повесть!