Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ

Князь Туркестанский побоялся, что к нему сейчас обратятся за подробностями. Поднялся, хрустнув коленями:

– Дивный морской вид. Возьму из коляски подзорную трубу.

Его проводили злорадно-сочувственными взглядами.

– Бедняжка! Разбитое сердце!

– Зато цел кошелек.

– Ах, на такую женщину не жаль ничего!

Господа дружно закивали. Княгиня Черносельская приняла роль полководца:

– Вы, мужчины, гоняетесь за иллюзиями.

– Что ж дурного в иллюзиях, княгиня?

– Что они – неправда, – устремилась на подмогу графиня фон Раух.

Граф Котов перекатился на бок, звеня золотыми брелоками на цепочке:

– Иногда, графиня, правдой так объешься, что хочется утолить жажду чем-то… чем-то… – Он осушил бокал шампанского, поглядел на дам сквозь пустой бокал и нашел слова: – Легким, бодрящим, игривым.

Графиня Котова – серьезная дама с чопорным висячим носом – позеленела. Но сдержалась. Княгиня Черносельская заметила это. Но она тоже была замужем, а потому сладко обернулась к господину Котову:

– О, я согласна с госпожой фон Раух. Иллюзия лопается рано или поздно.

– Ну и пусть, – легкомысленно отмахнулся граф Котов. Все знали, что на бенефис он поднес Гюлен бриллиантовые серьги.

Княгиня Черносельская успела остановить графиню Котову предостерегающим взглядом. Обвела мужчин наивно-удивленным:

– Но господа… А парик?

– А что парик? – спросил помощник министра Громов.

Князь Туркестанский теперь отошел к самой воде и там щелкал, раздвигая треногу, выдвигая кольчатые детали: устанавливал подзорную трубу.

Княгиня Черносельская тонко улыбнулась:

– Мы все здесь люди семейные. Поэтому можно отбросить экивоки. Рано или поздно означает – «в будуаре». Так вот в будуаре она сначала снимает парик или откалывает шиньон.

Дамы поняли план предводительницы. Глаза заблестели. Мысли засверкали. Реплики зажужжали, как стрелы, опережая друг друга.

– Потом вынимает ватные накладки из декольте!

– Отклеивает ресницы!

– Снимает корсет!

– Вынимает вставной зуб!

– Смывает румяна и пудру!

– Смывает краску с губ и бровей!

Мужчины неуютно ежились от каждого выстрела. На лицах проступило отвращение, как от несвежей устрицы. Забывшись, дамы развенчивали все тайны своего пола. Но именно сейчас, в пылу удачной атаки, не думали о последствиях.

– Господа! – позвал от воды князь Туркестанский. Отнял око от трубы, выпрямился: – Господа! Сюда! Взгляните!

На его призыв ответили с преувеличенным энтузиазмом. Господин фон Раух даже потерял шляпу.

Все по очереди наклонялись к трубе. Припадали глазом. Присвистывали. И молча уступали место следующему. Дамы переглянулись. Не плескается же там эта стерва Гюлен в костюме Евы? Или?.. Шурша шелками и поскрипывая корсетами, поспешили к мужчинам.

Первой приникла к окуляру княгиня Черносельская. Море смеялось. Сизыми громадами высились вдалеке корабли. Много кораблей. Голой Гюлен не было. Одетой тоже. Княгиня недоуменно распрямила стан. Оглянулась на спутников:

– Что ж такого любопытного?

– Корабли, – недоуменно ответил Котов.

– Боевые, – подтвердил фон Раух. – Между нами и Кронштадтом.

– Наверняка маневры нашего флота, – пожала кружевным плечом княгиня Черносельская.

Князь Туркестанский, единственный военный жук среди штатских мух и бабочек, был бледен.

– Господа, но это не парусники. На них паровые колеса и трубы. Это… английские корабли.

В этот миг с моря и ударил первый снаряд.

***

Доктор Даль менял, стукая, стеклянные пластины. Белый круг уступал место очередной картине:

– Английский флот взял Кронштадт и бомбит Петербург…

Щелк, стук.

– …разрушен Исаакиевский собор…

Щелк, стук.

– …сровнен с землей Зимний дворец…

Щелк, стук.

– …и Александрийский столп…

Падая, колонна из цельного гранита раскололась на несколько неровных тумб, усыпала все вокруг пылью и крошкой. Вид разрушенной Дворцовой заставил Пушкина вздрогнуть. Чехов заметил, наклонился, не поворачивая лица, прошептал:

– Я памятник себе воздвиг нерукотворный, м…?

И тут же отклонился.

– Петербург пал, – сообщил Даль, хотя все и так уже это поняли.

Щелк, стук. Появилось опухшее желтое лицо с выпуклыми водянистыми глазами. Лысый обрюзгший старик. Величественного в нем ничего не осталось.

– Императорская фамилия заточена на острове Святой Елены. Благо локация и постройки остались от предыдущего… гм, постояльца.

Щелк, стук. Теперь появилась карта – Даль подошел, на карту лег его темный силуэт. Показал границы так и не зажженной трубкой:

– Империя разделена на три зоны протектората. Вот это – турецкая… Это французская. Здесь английская.

Вернулся к аппарату.

– А Петербург? – глухо спросил Пушкин.

Даль перебирал стеклянные пластины. Его не торопили. Щелк, стук. Конус света оборвался. Все повернулись к экрану. Пейзаж был знаком и незнаком.

Над болотом нависало низкое серое небо. Руины заволокло мхом, затоптало деревцами. Топкий берег сползал в широкую реку, которая только одна такая была. Над водой косо висели чайки. Не было даже угрюмого пасынка природы с его утлым челном – здесь Пушкин не угадал. Было видно, какое это гиблое место. Люди сюда больше не вернулись. Зачем?