Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ

Лизанька сама не отказалась бы от офицера-брюнета в кустах к ее услугам. Но, будучи натурой честной, покачала головой:

– Нет. Боюсь, увы, здесь никто не проходил.

– Вы уверены?

Настойчивость доктора Даля слегка напугала ее.

– Д-да. Думаю, да.

Доктор Даль вздохнул, как усталая лошадь. «Черт его подери… Куда ж он мог ускользнуть?»

– Пожалуйста, если вы его заметите…

– Передам, что вы его искали, дорогой Владимир Иванович. – К Лизаньке вернулось светское самообладание с долей кокетства.

– Ах, нет, нет! – встрепенулся, замахал руками доктор: – Не передавайте ничего! Не говорите с ним! Не приближайтесь к нему! Напротив! Держитесь от него подальше!

– Ах, никакого беспокойства. Я прекрасно умею ставить на место, – заверила смешного доктора Лизанька. «Трогательный, – подумала. – Мужчины часто воображают нас какими-то невинными, хрупкими цветами».

– Вы не представляете себе… – Доктор осекся. – Поверьте мне, он опасен.

Наивный доктор совершенно не понимал, что добился противоположного результата. В Лизаньке взыграло Евино любопытство.

– Вы так хорошо знаете этого брюнета? Он ваш гость? Родственник? – Она понизила голос до шепота: – Пациент?

Доктор ответил ей полоумным взглядом и исчез в кустах.

Лизанька усмехнулась.

«С усиками, – подумала она. – Надо же». Мысли ее невольно окрасились в мечтательные перламутровые тона. Что ни говори, а штатский и военный, офицер…

– Ах! – Лизанька выдернула ногу. Увы. Розовый шелк башмака промок и сделался лиловым.

Дождь, который выжидал весь день, тут же воспользовался моментом и принялся усеивать жертву крупными холодными каплями. Она передернула плечами под косынкой. Невыносимо! Лизанька оглянулась. За деревьями, за кустами сирени мокро белела беседка. Там можно было сесть, снять мокрый башмак. Переждать дождик. Хотя всем своим видом он и говорил: я не перестану.

Лизанька, с отвращением слушая чавканье мокрого башмака и стараясь не ступать им в полную силу, поскакала к беседке. Но у куста сирени замерла. Отпрянула, так что с веток посыпались холодные капли. Осторожно выглянула. Нет, ей не показалось! Две головы! Белокурые локоны Катеньки были наклонены. А над ней, приблизив усы к самой шейке… Он был офицером и брюнетом. Совпадение? Лизанька так не думала. О, не может быть! Губы Катеньки были приоткрыты, глаза полузакрыты – в томлении, которое Лизанька, уже лет двенадцать как замужем, нашла весьма опасным: Катенька замужем не была. Лизанька громко кашлянула за кустами. Подождала, сколько советовали приличия. И уже не таясь пошла к беседке. Нарочно наступая мокрым башмаком, который теперь не хлюпал, а пошло чавкал, одна лента лопнула и волочилась по траве, грязная и непристойная.

Военный расчет ее оправдался. Когда она подошла к беседке, локоны Катеньки были склонены демонстративно прилежно. Брюнет с усиками исчез. На коленях Катеньки лежала раскрытая книга.

– Лизанька! – удивилась она. «Боже, как натурально прикидывается», – ужаснулась замужняя кузина.

– Ах, какой дождь! – воскликнула она небесам, стараясь, чтобы голос звучал весело и бодро. – Что вы читаете, милая? Нового Тургенева?

Та качнула локонами. Показала обложку. «Герой нашего времени».

– Лермонтова? – снисходительно удивилась Лизанька, которая и модного Тургенева не читала. Предпочитала Эжена Сю. Всех книг не прочитать, а Сю хотя бы нравился императору.

Про Лермонтова же, когда известие о пятигорской дуэли достигло столицы, император сказал: «Собаке собачья смерть».

– Он премило пишет, – сообщила Катенька.

Лизанька строго сдвинула котиковые брови:

– Но, милая моя, разве это не старо?

– Ах, милая кузина! – воскликнула та с беспечной жестокостью юности. – Книги – не люди… Он пишет премило! Я всех вижу, будто они живые. Будто я сама там. Вместе с господином Лермонтовым. Вот, извольте, убедитесь сами. Сядьте со мной. Будем читать вместе!

Читать Лизаньке не хотелось. Ей хотелось в дом. Горячего чаю. Переобуть башмаки. Поесть простокваши с черным хлебом. Но она вспомнила, что на дачу приехала погостить свекровь – старуха с жесткими усами, еще более жестким нравом, но двумя домами на Невском и тремя сотнями тысяч капиталу в швейцарском банке.

– Ох, Катенька, – покачала головой она.

Катенька подоткнула подол под зад, освободив скамью. Лизанька подсела. Просунула локоть под локоть кузине, окунула глаза, и вместе они стали спускаться по тропинке в книгу:

«…Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже не так круто…»

Обе дамы озябли.

«…Густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый звук не долетал уже оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня и требовали на водку».

– Милая моя, это же грубо, – прошептала Лизанька.

– Ш-ш-ш-ш, – снова убаюкала ее кузина, сама погружаясь в грёзу. Беседка, мокрый сад снова растворились в темноте. Петергофское небо снова стало кавказским.