Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ

– Николай Васильевич. Что вы о ней знаете?

Гоголь обвел всех троих безумным взором. Объявил:

– Анна Радклиф покупает провизию на Круглом рынке.

Лица товарищей показались ему уморительными. Он зашелся торжествующим клекотом. Выдавил:

– Господа… Господа… Она покупает там… – он сделал эффектную паузу, ибо всегда слыл мастером читать вслух, – помидоры.

Пушкин нахмурился:

– Вы хотите сказать, она – в Петербурге? Анна Радклиф сейчас – в Петербурге? Николай Васильевич, она в Петербурге? Вы уверены?

Гоголь остановившимся взглядом смотрел в сторону. Пушкин поборол искушение протянуть руку, чтобы встряхнуть его за плечо.

Чехов усмехнулся:

– Оставьте его, Александр… Сергеевич… Дюма.

– Мне неприятна ваша острота, и я нахожу ее плоской, – быстро парировал Пушкин.

«Господи, как он бывает… невыносим, – вдруг подумал Чехов, – чуть что, сразу в драку. А интересно было бы поболтать об этом с Дантесом», – прожужжала непрошеная мысль. Он прогнал ее, как навозную муху. Остальные увидели только взмах его руки.

– Не видите разве… Помните? У алжирского бея под носом шишка. Николай Васильевич просто изъясняется в стиле своих «Записок сумасшедшего».

– Я не сумасшедший! – взвизгнул Гоголь.

– Своих великих «Записок сумасшедшего», – поправился Чехов примирительно.

Пушкин кивнул:

– Хорошо. Что ж. Диспозиция ясна. Их книжек никто из вас не читал. В лавку!

***

Запах в комнате меняется, когда в нее вносят разом много книг. Желтый, рыхлый, пыльный. Почесать бы нос. Но руки Чехову оттягивала колонна из книг, верхнюю он прижимал подбородком. Вся стопка так и клонилась, ерзая, то вправо, то влево. Походка его из-за этого сделалась несколько вальсирующей. Он задницей пнул дверь, сделал пол-оборота, закрыл дверь ногой. Наморщил нос. Не помогло. Казалось, в самые назальные пазухи продвигалось какое-то шершавое настойчивое насекомое. Чехов почесал нос о верхнюю книгу. Ошибка!

Грохочущий шуршащий оползень, сопровождаемый проклятиями Чехова, остановился только у самых носков лакированных туфель. Пушкин наклонился. Поднял книгу. «Таинства Черной башни», – прочел на титуле. Перелистнул первые страницы. Удивился:

– Издано в Орле?

Чехов с кларнетным звуком прочистил нос в широкий платок. Запихал его в карман пиджака. Сел на корточки. Стал собирать рассыпавшиеся книги.

– Вынес у книгопродавца все, что было… Ну и вылупился же он! Старье это у него который год только место зря занимало. Думал уже все лавочникам на Апрашке по весу продать.

Пушкин, нахмурившись, подал ему пойманную:

– Что вы ему сказали?

– Что буду рвать страницы и семечки жареные заворачивать.

Пушкин не улыбнулся. Чехов тоже помрачнел, взяв книгу и присоединил к остальным:

– Что вы, Александр Сергеевич. Разумеется, я наплел про престарелую тетушку, которая сломала ногу и теперь обречена лежать в креслах, поэтому запросила книг времен своей молодости.

Пушкин позвал в сторону:

– Михаил Юрьевич!

Лермонтов, как кот, считающий ниже своего достоинства бежать на зов, не сразу показался. Прислонился к дверному косяку, скрестил руки, с обычным своим мрачным видом наблюдал. С тех пор как он лишился усов, мрачность эта утратила метафизический оттенок: казалось, будто он вчера вечером переналег на коньяк.

Чехов проворно разбирал книги на три стопки.

– Я взял только русские переводы. – И несколько лицемерно пояснил: – Из-за Гоголя. Он по-английски все равно не волочет.

По-английски не умел и он сам, но этот факт предпочел не выпячивать. Пихнул на стол высоченную башню, успев подхватить и выправить ее опасный крен:

– Радклиф.

Стукнул рядом скромной стопой из четырех-пяти книг:

– Остин.

Яростно бахнул о стол одним-единственным томом:

– Шелли.

Все уставились на красноречивое неравенство. Кто у противника главный, было в буквальном смысле слова очевидно.

– Радклиф, – показал Пушкин. – Начнем с нее.

Лермонтов отлепил себя от косяка. Подошел. Снял верхний том из стопки Радклиф. Перелистал. Удивило его то же, что и Пушкина.

– Издано в Орле? – вполоборота спросил он.

– Да, странно.

– Коммерция, – успокоил Чехов. – В провинции типография дешевле…

Затем его голос окрасился язвительностью:

– Вы, Александр Сергеевич, наверное, и сами печатаетесь не в столице, а в каком-нибудь Лионе или Авиньоне.

– Что ж, – пресек эту тему Пушкин, – читайте вдумчиво. Мы должны изучить ее метод. Ее сильные стороны. Ее слабые, уязвимые места. Поймем, как она пишет, – поймем, как она думает. А поняв, как она думает, сумеем предугадать их следующий ход.

– Не лучше ли нанести удар? Первыми. Самим, – подал голос Лермонтов. – Не дожидаясь.

– Возможно. Но врага надо знать.

Пушкин быстро поклевал пальцем вдоль стопки сверху вниз. Потом снизу вверх отсчитал половину. Разделил. Верхнюю стукнул перед Чеховым. Нижнюю двинул к Лермонтову. Затем раскидал между ними романы Остин. Поровну не вышло. Поэтому книжку Шелли пустил по столу к Лермонтову. Отошел.

– А вы? – окликнул Чехов. – Вы разве читать не будете?..

Пушкин взял трость, шляпу.

– А, понимаю. Парижский издатель торопит с продолжением приключений графа Монте-Кристо.

– Прошу прощения? – обернулся Пушкин.

Но на сей раз Чехов получил подкрепление.