Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ

Фельдмаршал стянул перчатки. Содрал наушники. Тянул и рвал шарф. Подштанники кололи. Свитер взмок. Всего несколько секунд назад фельдмаршал дубел от холода. Теперь – клокотал. Шарф душил его. Фельдмаршал боролся с ним, как Лаокоон – со змеей.

– Сэр Фицрой? Сэр!

Лорд Реглан оставил шарф. Откинул плечи. Обвел глазами озадаченный штаб.

– Почему не вступили шотландские горные стрелки?

Они бы первыми приняли удар неприятеля. Или хотя бы предупредили.

– Они… прошу прощения… сэр… Они… Похоже, их сильно прихватило. Мисс Найтингейл подозревает холеру. Сэр.

– Всех разом прихватил понос?.. Чертовы бабы! – выругался командующий, шлепнув шарфом о сухую твердую землю. – Я не про мисс Найтингейл, – все же уточнил.

Бабы виноваты были во всем: и эти, и те, и все вообще. Всегда! Копни любую проблему – под ней непременно отыщется баба. Сэр Фицрой ненавидел беспорядок и смятение, которое все они неизбежно приносили с собой в мужской мир: ясный, логичный, товарищеский. Разве им здесь место? Но, увы, знал ответ. Отделаться от госпож Шелли, Радклиф и Остин было не в его власти. Кабинет Палмерстона держался на этих бабах, как плоская земля на слонихах.

– Что ж, господа, – бодро объявил лорд Реглан (ибо считал бодрость главным качеством хорошего командира), – новый день и очередные хорошие новости. У неприятеля – отсталое вооружение, устаревшее обмундирование. Теперь мы знаем это наверняка. Что вы думаете, мистер Канобер? Мистер Сен-Арно? Да, я согласен, – не дал сказать и слова. – Наиболее разумным решением будет перебросить наши силы на южную сторону. Там нам обеспечено регулярное подкрепление с моря. Все согласны, господа? Вижу, что согласны. Вперед!

Они устремились навстречу небесному перламутру.

Красота его не трогала Лермонтова.

Лермонтов мрачно смотрел. В никуда. На все сразу. С равнодушной орлиной остротой вбирал одновременно и небо, и чаек, и траву. Пушистые облачка татарских овец внизу и овечьи клочья облаков вверху. Белый плюмаж волн и пенистый гребень на шляпе лорда Реглана. Шляпа удалялась.

На тонких губах Лермонтова дрогнула полуулыбка. Он не ошибся. Генералы, искрясь орденами и погонами, сбились в кучку и двинулись за фельдмаршалом. Туда же, куда под визг волынок текла человеческая каша отступавшей английской армии. Звук ее волынок отдавал зубной болью. Лермонтов на миг поморщился.

Глянул на небо. Да, пора. Поспешно обернулся туда, где стояли они. Фантомные защитники северной стороны Севастополя. Вот только разве фантомные? – защитили ведь: значит, настоящие, реальнее некуда.

Эос уже распростерлась над морем вся – нагая, золотисто-розовая. И только небо засветилось, все шумно вдруг зашевелилось. Сверкнул за строем строй.

Лермонтов вскинул ладонь к виску, отдавая честь.

Уланы с пестрыми значками, драгуны с конскими хвостами. (Французов досыпал в последний момент. Для массовости. Но был осторожен: подоткнул ими арьергард – чтобы подлог не бросился в глаза современнику Ватерлоо лорду Реглану.)

Сердце сжала печаль при виде знакомых мундиров.

Самоварным жаром ужалили глаза панцири кирасиров. Сосновым бором прошли великаны-гренадеры. Белой березовой рощей пронеслись кавалергарды. Колко сверкнули казацкие пики. Летучая гряда гусар обещала сорваться с места в любой миг. Но не сорвалась – растаяла в утренних лучах. Как все. Все промелькнули перед нами, все побывали тут.

Осталась одна нагая стена – открытая к атаке. На вершине ее суетились инженеры генерала Тотлебена. Солдаты, как муравьи по цепочке, передавали камни и ведра с раствором.

Лермонтов опустил взгляд, проводил последний эскадрон. Опустил ладонь. Да, были люди в наше время. Запахнул плащ. И, не оглядываясь, пошел восвояси, старательно обходя кучки овечьего гороха.

***

Пробка ударила в потолок. Потом запрыгала где-то по полу. Пушкин скорее наклонил бутылку:

– Человек. Герой. Вот что всегда в центре истории. Вы сукины дети, господа.

– Я чувствую себя каким-то патриотическим Курочкиным, – конфузясь, прикрывал ликование Чехов.

Гоголь дрожал, съежившись, как вареная черноморская креветка, в глаза не смотрел:

– Мой Кошка очень похож на Вакулу? Скажите мне только правду… Заклинаю, правду. Он похож на Вакулу? Я повторяюсь?

Но руку с бокалом выдвинул. Подставил под шипящую струю.

– Вакула ваш вышел отличный! – щедро, но бестактно утешил Чехов.

Гоголь показал между прядями волос заполошный глаз – но Пушкин опять не успел заметить их цвет.

– Фамилия смешная, – ревниво похвалил Лермонтов. – Кошка. Остроумно.

Комплимент Гоголя доконал.

– Неужели они не видят! – взвизгнул, взмахнув бокалом. – Что он ненастоящий!

Шампанское плеснуло на пол.

– Какая им разница? – тут же долил до нужного Пушкин. – Важно, что он им нравится!

И пока Лермонтов не всадил новую шпильку, повернулся к нему:

– Но что вы сделали, Николай Васильевич, что этот ваш Кошка так здорово держится по ночам?

– Восемнадцать ночных разведок подряд! – восхитился Чехов. Он любил точные цифры.

– Но все же вы поосторожнее, – заметил Пушкин. – Этот ваш хохол может привлечь чрезмерное внимание. Внимание – привести к вопросам. А вопросы – к…