Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ

– Он трогает их везде и внутри тоже. О, он не хочет потом лечить сифилис. Поэтому придерживается только девственниц. Вы думаете, он просто так обвешивает свою супругу драгоценностями, о которых потом восторженно кричит весь Петербург? О, этот августейший брак… Он обмазан таким слоем грязи, что на него только и остается, что лепить бриллианты… Николай… Васильевич. Например…

– Замолчите!.. Замолчите!.. – взвизгнул Гоголь. – Не хочу знать! Я за, я за. Только молчите.

Поспешно ткнул большим пальцем вверх и тут же сунул ладонь себе под мышку.

– Чудно! – хлопнул в ладоши Пушкин. – Демократическое большинство. Три против одного. У нас здесь единственная в России демократия. Но, Антон Павлович, я уверен, что необходимость действовать в оковах придаст особую свободу вашей музе.

Лермонтов нетерпеливо поднялся и устремился к двери.

– Вы куда? – тут же бросил ему Чехов.

Лермонтов передернул спиной, как кот:

– Я обязан отчитываться?

«Опять в уборную», – понял Чехов. Проследить бы… Он уже приподнял зад, как Пушкин обнял его за плечи.

– Итак, господа. Оленька не попадает в маскарад, спасает своего любезного жениха, в войну вступает подводный флот – и выигрывает, Россия спасена. Осталось свести концы с концами. Чтобы даже наш знакомый господин Болин, вставив себе в глаз ювелирную лупу, не нашел швов. Расходимся писать развязку. Пусть победит лучшая.

***

Едва Лермонтов затворил и запер за собой дверь уборной, раздраженная холодная мина исчезла – лицо теперь дышало глубоким покоем, как лицо спящего. Он опустился на толчок, вынул из кармана сложенный листок, развернул и принялся за дело.

Но и в третий… и в пятый… и в седьмой раз заклинание не подействовало.

В мире не сдвинулся ни малейший флюид.

Лермонтов злобно смял листок в руке, стиснул бумажный комок так, что ногти больно впились в мякоть ладони.

Хорошо, что легендарный предок Фома Лермонт не мог сейчас видеть столь бесславного потомка. Что сказала бы фея Мелюзина, даже думать не хотелось. Она не отозвалась. Опять!

Лермонтов впечатал оба кулака в недоходный лоб. «Что я делаю не так?» Закрыл глаза. Хотелось простоять так вечность.

Но не вышло.

Через коридор над входной дверью затрясся колокольчик.

Звон его отдавал в мозгу медной крошкой.

Лермонтов скривился.

– Госпожа Петрова! – гаркнул он. – Отоприте же… наконец.

Но колокольчик опять забился в падучей. Госпожа Петрова, очевидно, ушла на рынок (в прачечную, в аптеку, в погреб, в магазин). Скорее всего, звонила именно она – забыла ключи. А жильцов, как назло, унесло волнами вдохновения. Выбора не было. И, чертыхнувшись, Лермонтов пошел отпирать сам.

– Вам кого? – весьма неприветливо спросил он.

Тощий рыжеватый господин нервно мял картуз перед ним. Лицо его было самым обычным, только что в рытвинах, и выдавало дурной стол, дурной сон, отсутствие супруги и присутствие алкоголя. Сильно потертый студенческий мундир был порван в подмышке. Торчал чуть ли не клок сена.

– Вы кто? – еще грубее спросил Лермонтов, чтобы отшить наверняка.

– Максимов. – Господин от волнения скрутил картуз так, что треснул козырек. – Мещанин. Это вы?

Лермонтов похолодел.

– О, простите… великодушно… – затрепетал мещанин, как дева перед демоном. – Этот адрес мне дали в книжной лавке… Мне сказали… Вы купили все мои книги! Все! Боже мой. Боже мой, боже и сонм ангелов небесных. Вы все их прочли?!

– Я не читал ваших книг, – ударил холодом Лермонтов.

– Конечно же! На них просто стоит имя какой-то там Анны Радклиф. Книготорговец поставил его на мои книги для завлечения публики. Мол, никто не купит мои книжки, если будет стоять мое имя. Ну я и согласился. Анна так Анна. Хоть горшком назови.

Волосы на затылке у Лермонтова защекотало как от сквозняка, а желудок собрался в ледяной ком.

– Так это вы написали те книги, что изданы в Орле под именем Анны Радклиф?

– Да! Да!

Лермонтов собрал остатки самообладания, грудью вытолкнул мещанина Максимова на просторную лестничную площадку, выложенную метлахской плиткой. Вышел сам, предусмотрительно закрыл за спиной дверь квартиры.

– Вот оно что.

Строгий тон его совершенно раздавил бедного автора:

– Ах, я как тот несчастный родитель, что отдал своих детей в чужой дом, дабы они выросли в богатстве и довольстве. Осуждайте меня. Но скажите ради бога: все было не зря? Мои книги вам понравились? – Бедный мещанин дрожал. – Скажите. Умоляю.

Лермонтов сложил руки крестом на груди:

– Как вы нашли эту квартиру?

Тот опять затрепыхался в объяснениях:

– Когда я пришел в лавку занять денег у этого торгаша, он мне сказал… я даже не поверил… Что все книги купил один господин! Все! Разом! От первой! До последней! Я не поверил… Решил, розыгрыш… Шутка. Насмешка. Легко смеяться над писателем… Легко обидеть поэта… Я заподозрил ложь. Я умолил торгаша дать мне адрес… Неправда. Я выкрал адрес. Я должен был… Я не мог… Я должен был… Поймите, это как чувства родителя… Когда узнаешь, что твои дитяти вдруг…

Лермонтов почувствовал, что силы оставляют его. Сколько сил положено, сколько попыток предпринято. Чтобы узнать в итоге, что твоим собеседником во мгле был какой-то орловский мещанин…