Поезд. Бремя танцора

Девушка что-то говорила, но Коля её не слушал. Все сильнее на него накатывало ощущение того, что Лёня знал о своей скорой кончине, поэтому стал отдаляться от людей в последнее время. Словно пытался обвить себя вакуумом и подумать обо всем, что с ним было и чем всё закончится.

«Сотни бездарностей пытаются разложить все по полочкам и упорядочить мысли людей, которые занимаются искусством. Но именно хаос может родить гениальность, вспыхнуть яркой звездой. Тогда законы рождаются сами собой. Тот, кто стремится управлять этим процессом, заранее обречен. Кто не стремится, а лишь пытается высечь искру – может вести за собой. Так Данко не нужна была слава – и он её обрел. У Сальери была слава при жизни – но после смерти его имя стало лишь чёрной меткой в веках».

Последние годы были особенно тяжелыми. Из жизни уходили те, с кем когда-то Лёня работал и дружил. Кто-то погиб от наркотиков, кто-то попал в аварию, кто-то умер от тяжелой болезни. Но всегда это было неожиданно, нелепо, что хотелось кричать и плакать от безысходности.

«На сердце чёрнеют зарубки-даты.

Ещё один, ещё одна…

К могилам слетаются воронята-

И выклёвывают имена.

Не успеть в суете неотложной

Увидеть друга – и он уйдет.

Ты сам у памяти своей заложник…

И ковыль-трава в душе цветет».

Лёня тяжело это переживал, и нередко они ночь напролёт вспоминали, как ставили первые спектакли, как хорошо было тогда, и как трудно сейчас.

В прошлом году Лёня после многих лет взаимного непонимания пошел на последний спектакль Глеба, очень философский и местами даже затянутый.

«Я будто разговаривал с ним, как хореограф с хореографом», – сказал он после спектакля. «Но ты ведь всегда считал, что Сурковский скатился к попсе!» – возразил ему Коля. «Нет, это что-то вне времени и пространства…Я его очень хорошо понимаю… Нет, Глеб не изменил себе».

«Танец, жест – это самое первобытное, самое примитивное – и в то же время самое современное и самое совершенное средство передачи мысли. Если Бежар считал, что 20 век есть век танца, то 21 век – это век универсального языка, который, возможно, даже не танец – а просто движение в пространстве. Люди перестали понимать друг друга почти как в Вавилоне. Танец – это возврат к тому чудесному времени, когда понимание истины приходило на уровне подсознания, интуиции и опыта предыдущих поколений».

Он позвонил Глебу, и они встретились. После этого Коля пытался вывести его на разговор, как прошла встреча. «Возможно, у нас будет совместный проект», был ответ. Что за проект, о чём, пытался выяснить Коля. Но Лёня, обычно многословный, бурный, почти никогда никого не слушающий, почему-то объяснял скупо.

Есть две сестры, начал рассказывать он, внезапно преобразившись. Одна сестра чёрная, другая сестра белая. Их разлучили в детстве, и они даже не знают, что они сестры. Чёрная сестра – воплощение современной бездуховности. Белая сестра – наоборот – тиха, скромна, невинна. Она видит свою чёрную сестру на дискотеке, и внезапно понимает, что очень любит её. Видишь ли, горячился Лёня, рассказывая это Коле, иногда бывают такие моменты, что Амур вонзает не стрелу – а целое копьё. И ты понимаешь, что все, что потом случится – неизбежно. Эта любовь невозможна, но она случилась. Чёрная и белая сестра сливаются друг с другом и становятся такой силой, что другие люди подчиняются им.

Чёрное и Белое, повторял Лёня, ходя по комнате и жестикулируя, хотя обычно берёг свои движения для сцены, Чёрное и Белое сливаются, и получается Серое. Да, госпожа Серость, которая правит миром. Серость, которая не видна сразу, люди разучились смешивать краски в своем сознании, и уже не видят конечный результат.